Два храма

I

Случилось так, что минувшим воскресеньем пришлось мне ехать в Москву по важному делу. Путь из небольшого городка Московской области, где жил я последнее время, оказался недолгим. Минуло не более полутора часов, как увидел я южную окраину Москвы. Передо мной стоял город миллионов людей, во всём своём величии и громоздкости. Со всех сторон смотрели многочисленные окна высотных зданий, комичные, а иногда и просто бессмысленные рисунки рекламных плакатов и монументов. Сии последние при этом достигали иной раз весьма значительных размеров. Бесчисленные автомобили проносились вдоль широких дорог нескончаемым роем, словно полчища отливающих разноцветным металлом жуков, беспрестанно гудящих и копошащихся в грязи, как после неудачного приземления. Отовсюду можно было видеть людей разного вида, одетых самым разнообразным образом, спешивших каждый по своим, только ему известным делам, но неизменно сливавшихся в безликую серую массу, бурлившую и клокотавшую, подобно мутному грязевому потоку, время от времени тормозившую свой бег перед многочисленными вывесками и витринами и беспрерывно изливавшуюся в чёрные проёмы нелепо раскрашенных магазинов и городского транспорта. Средства передвижения здесь отличались многообразием: автобусы, троллейбусы (и кто придумал такие странные названия?!), медленно спешащие по одиноким линиям трамваи, бесчисленное множество такси. Но была в Москве и своя изюминка, являющаяся отличительной чертой всех крупных и многолюдных городов, имеющих претензии на звание столицы. Такой изюминкой было метро, опутавшее паутиной многоэтажных лабиринтов все подземелья города и замыкавшее кольцо оцепления машин вокруг погрязших в суете жителей столицы. Была середина лета. Смесь солнечных лучей и вихря выхлопных газов и пыли, поднимавшейся вслед за проезжавшими автомобилями, создавала атмосферу невообразимой духоты, так и пропитывавшей каждый кубометр московского воздуха. К ней отовсюду примешивались ревущие и хрипящие звуки моторов, автомобильных сирен и звонков трамваев.

По выполнении положенного мною на себя обязательства, решил я оставшееся время моего пребывания в Москве посвятить рассматриванию памятников русской архитектуры, имевшихся тут в изобилии. Первым на ум пришёл недавно восстановленный храм Христа Спасителя. Однажды мне довелось его увидеть около десяти лет назад. Тогда он ещё находился на стадии постройки, которая велась на месте бывшего здесь ранее бассейна "Москва" (созданного вследствие многочисленных и неплодотворных попыток советской власти, установить на месте разрушенного храма здание "Дворца Советов"). Считающийся главным собором страны, храм Христа Спасителя не мог не вызвать у меня соответствующего любопытства.

Для осуществления данной задумки, добрался я до ближайшей станции метро, с которой впоследствии и собирался, путём многочисленных пересадок с ветки на ветку, добраться до станции "Кропоткинская", ближайшей к храму. Спустившись по эскалатору к самому низу, оказался я в длинном высоком помещении со сводчатым потолком, где среди бесконечных порывов ветра, подобно гигантским змеям из древних пещер, каждые две-три минуты проносились однообразные составы, оглашая сумрак тоннелей пронзительным визгом и грохотом железа. На стене с противоположной стороны рельс гордо возвышалась потускневшая от времени и пыли надпись: "Станция Серпуховская". По сравнению с улицей, плотность человеческой толпы здесь была много выше. В переходах стояли торгаши. То тут, то там сновали суетливые цыганки с грудными детьми (а может, просто их муляжами), поочерёдно пристававшие к прохожим, в надежде разжалобить незадачливых посетителей этих подземелий. Где-то в углу визжала скрипка, изнывавшая под смычком уличного музыканта. Некоторое внимание моё привлёк торговый лоток, состоявший из нескольких грубо сбитых досок и украшенный православным крестом из жёлтой, чуть помятой по краям фольги. Тут стояло множество аудиокассет и компакт-дисков с записями "духовных" (и им подобных) песен, от множества "православных бардов". Мне искренне жаль тех людей, что имели несчастие воспринять всерьёз и приобрести подобные образцы "массового" искусства, пусть даже религиозного на первый взгляд. Всё, что они впоследствии услышат, отличается крайней убогостью. С Православием эти произведения роднит разве что упоминания в них имён святых. Уныло бренчащая гитара и писклявый, а то и ожесточённо хриплый голос, абсолютно без чувства мелодии пытающийся выговорить заведомо корявый текст, напоминают скорее распространённые в Европе и Америке протестантские мотивы, изначально лишённые присутствия в них малейшей частицы божественной благодати! Невообразимо досадно было в очередной раз осознать такое сребролюбивое паразитирование на высоких чувствах людей, только ещё приходящих к вере и отученных от эстетического восприятия мира за восемьдесят лет гонений на церковь и культурного (и физического!) геноцида русского народа.

Не буду рассказывать, как добрался я до нужной мне станции, так как в царившем при этом вокруг меня шуме не было ничего нового, до сих пор мною не описанного.

Выбравшись, наконец, из этого сумрачного хаоса, оказался я на относительно свежем воздухе (хотя, должен признаться, я так и не понял, где воздух был менее свеж). Однако это не имело особого значения, потому что главная цель моих поисков была достигнута. Прямо передо мной, во всём своём величии возвышался недавно возрождённый храм Христа Спасителя. Как долго искал я случая попасть сюда! Пройдя несколько дорог, выложенных в местах перехода чередующимися полосами из серого гранита и тёмно-красного мрамора, создававших впечатление остатков бывших некогда в Москве обширных мостовых, предстал я, наконец, перед воротами храма.

Здание храма Христа Спасителя имело четырёхугольную форму, весьма симметричную, и было украшено чёрными скульптурами. Снаружи оно было выложено чем-то наподобие белой плитки. В крупных и массивных воротах имелась небольшая дверь, через которую прихожане и проходили внутрь. Близилась вечерняя служба. Перед входом стояла длинная очередь людей, подобно мне желавших попасть внутрь и движимая в большинстве своём любопытством не меньшим чем то, что царило во мне. Нельзя сказать, чтобы я одобрял подобное чувство — храм не музей. Тем не менее, полностью побороть его в себе я так и не смог, что объясняется, вероятно, восприятием храма Христа Спасителя как главного храма страны, со всеми происходящими из данного титула особенностями его внутреннего устроения. Среди стоящей здесь толпы можно было видеть множество иностранцев, причём как жителей ближнего зарубежья, так и абсолютно иноязычных. Одеты они были в самые разнообразные костюмы, отвечавшие, тем не менее, царившей вокруг летней жаре, и может быть, поэтому отнюдь не соответствовавшие всем правилам одевания, установленным церковью для прихожан. Наконец, посредством медленного перемещения толпы вглубь храма, смог я приблизиться к его открытой двери. Трижды перекрестившись и войдя, увидел я тут же причину столь медленного движения очереди. Мне требовалось пройти через железную коробку металлоискателя, где хрупкая на вид девушка в форме охранника вежливо попросила меня открыть портфель. Её, по-видимому, сильно уставшую от большого количества подобных мне прихожан, не заинтересовали другие его карманы, и, предъявив только одно отделение портфеля, я получил право входа.

Изнутри храм казался очень высоким, и внутреннее его помещение имело форму квадрата, с трёх сторон которого находились большие, одинаковые по виду, но изящно выполненные и позолоченные двери. Четвёртую сторону занимал алтарь, имевший вид небольшого собора с куполами, также отделанного золотом. Стены храма и его купол изнутри были расписаны изображениями святых, а также библейскими сюжетами. Здесь висело множество икон, как древних, потемневших от времени, так и более современных, написанных, вероятно, в период восстановления храма. Центральная часть была отгорожена невысокой оградой. Здесь проходили богослужения. С внешней стороны ограды скопилось множество людей. Однако когда служба началась, далеко не все из них благоговейно молились, слушая читаемые священником молитвы и пение хора, который был весьма благозвучен. Отовсюду слышались щелчки фотоаппаратов. Из беспрерывных разговоров, пусть даже и негромких, складывался определённый шум, столь характерный для больших скоплений людей, хотя и не игравший в сложившейся ситуации ощутимой роли, так как служба велась через звукоусилители. Повсюду ходили охранники, в общем-то, незаметные за общей массой людей. По истечению первого часа (служба была праздничная и длилась чуть больше двух часов), толпа значительно поредела. Я с удовольствием заметил, что все кто остался, знали, зачем сюда пришли. Одежда и поведение их не могли вызвать нареканий и не противоречили атмосфере церковной службы.

Было, однако, одно обстоятельство, нарушавшее воцарившийся здесь благодатный покой. Узнал я о нём ещё задолго до посещения мной храма Христа Спасителя и, будучи здесь, только убедился в его справедливости. На полу храма имелись участки, выложенные шестиконечными звёздами (первое впечатление — звезда Давида. Откуда?), надо сказать, весьма необычный способ росписи церковных полов. Хотя непритязательному человеку и не будет заметен элемент кощунства в данном устроении, кощунство это, без сомнения, хорошо заметно в другом, весьма однозначном своём проявлении. На внутренней части купола храма можно было видеть изображение Бога-Отца. Здесь же возле него находилась надпись "Свят Свят Свят". Внимание мое, однако ж, привлёк участок купола с противоположной от алтаря стороны. Здесь, среди нарисованных облаков имелось некое слово, начертание которого передать не берусь. Как было уже сказано, к моменту посещения этого храма я был осведомлён о подобном явлении. Слово было написано на иврите и гласило: "боги". При этом надпись "Свят Свят Свят" была сделана таким образом, что можно было бы предположить отношение её именно к еврейским богам. Как смог христианоненавистнический иудаизм пробраться в главный православный храм России? Почему православное священноначалие не устранило сиё кощунство? Трудно судить. Но продолжающиеся чудесные исцеления людей от чудотворных икон храма говорят о том, что благодать Божья ещё не покинула это место.

Тем временем служба всё продолжалась. Священник читал Евангелие, прихожане смотрели на него благоговейным взором, некоторые же, осознавая своё несовершенство перед Богом, даже не смели поднять глаз. Молитвы читались нараспев. Чувство вселенской любви начинало проникать в сердца людей, словно некий божественный свет. Он, возникая непонятно откуда, пронзал золотой свод купола, задерживаясь сначала в алтаре, а затем разливаясь по всему храму. После было миропомазание. Не могу сказать, что выстоять два с лишним часа службы было просто, но даже после её окончания, ещё долгое время я ощущал в себе частицу Божьей благодати и ничуть не жалел, что пожертвовал своим временем и силами, дабы посетить храм Христа Спасителя. Когда, выйдя из храма, направлялся я к ближайшей станции метро, чтобы с неё начать путешествие к дому, чувствовал в душе я необыкновенный покой и радость, и ни вечно гудящая толпа, ни безликие сонмы проносящихся мимо автомобилей не могли уже отнять у меня их.

II

Некоторое время спустя после вышеописанного события, довелось мне побывать и в другом храме. На этот раз основной причиной такого посещения явилось желание изучить как можно лучше обстановку, царившую в небольшом городке, где предстояло мне ещё некоторое время жить, и о котором уже упоминалось. Но перед тем как рассказывать о деталях моего посещения этого островка Божьей благодати, было бы нелишним хотя бы вкратце описать и сам городок, тем более что внутреннее его устройство непосредственным образом влияло на пронизывавшую его атмосферу тишины и покоя. От Москвы его отделяло несколько десятков километров. Население было небольшим и составляло немногим больше десяти тысяч человек. Техническую направленность он имел весьма отличную от промышленных или торговых устоев крупных городов и в этом смысле не представлял по сравнению с ними никакой ощутимой ценности. Это был типичный пример научного городка, некогда закрытого, где всё население было собрано вокруг нескольких институтов, являвшихся центром городка и главной, а может и единственной причиной его возникновения. Центральные улицы не имели и десятой части тех автомобилей, которых можно было видеть на столичных магистралях. Толпа также тут почти не образовывалась, что создавало тишину и покой, характерные только для деревень и таких маленьких городков, как этот. Вдоль его улиц раскинули свои ветви сосны и лиственницы, перемежаемые большим количеством очень любимых мною берёз. Вдоль скверов были высажены конские каштаны, скрывавшие своими широкими листьями несколько общественных заведений и клубов. Здесь же обнаруживалось обилие декоративных растений, в том числе больших кустов шиповника, привлекавших обилие шмелей на свои крупные, ярко-розовые махровые цветки. Среди птичьего состава особенно выделялось необыкновенное количество галок, в ущерб более обыкновенным в других городах грачам и воронам. Хотя помимо них повсюду кишели стаи воробьёв и голубей, что для города, пусть и небольшого, совершенно обычно. Возле города протекала река, пологие берега которой скрывались гущей прибрежной растительности. Наибольшая суета здесь концентрировалась возле находившегося недалеко от институтов общежития, волей судьбы ставшего на некоторое время моим пристанищем.

Церковь, о которой будет идти речь, располагалась на окраине города, недалеко от реки, со всех сторон окружённая деревьями, создававшими впечатление густого леса. Но, несмотря на это, звон колоколов в положенный час каждый раз напоминал людям о её существовании, разносясь над всем городом и звуча, порой, до получаса. Ясный и чистый, всегда наполнял он моё сердце какой-то неизъяснимой радостью, но не громкой и суетливой, подобно той, что возникает во время некоторых праздников и торжеств, а неизменно спокойной и кроткой. Кажется, ни один из музыкальных инструментов сам по себе не способен звучанием своим возбудить подобные чувства. Может быть, такая особенность колоколов тесно связана с необычайной духовной высотой излагаемого ими смысла, который и отзывается в моей душе в ответ на рождающийся в них звон.

К церкви вела неширокая асфальтированная дорожка, вдоль которой выстроились несколько беспорядочные ряды деревьев. По бокам её стояли скамейки с отдыхавшими здесь людьми. Действительно, это должно быть самое тихое и покойное место в городе, хотя и терявшее частично свою привлекательность после скапливания тут значительного количества людей (что обычно случалось по выходным), в особенности тех, кто не сильно заботился о царившей вокруг атмосфере духовной чистоты. Церковь могла показаться большой только в сравнении с незначительными размерами самого города, затерянного на просторах Московской области и затеняемого находившимся в её центре гигантом, несущем звание и привилегии столицы. По столичным же меркам, описываемая мною церковь никак не выделялась бы на фоне таких монументов как храм Христа Спасителя или собор Василия Блаженного. Была же она устроена много проще, хотя и отличалась некоторым изяществом архитектуры. Церковь была около пятидесяти метров в длину, и по высоте главный её купол не превышал размеров четырёхэтажного дома. Её одноэтажное здание совмещено было с располагавшейся здесь же колокольней, через нижнюю часть которой проходил вход в церковь. Стены церкви снаружи были выложены красным кирпичом, и над ними возвышалась пологая железная крыша. Достаточно широкие окна, сверху полукруглые, большим своим числом позволяли дневному свету проникать внутрь и освещать однообразно-белые стены, с висевшими на них редкими рядами иконами. Иконы здесь висели большей частью старой работы, появившиеся, судя по всему ещё до событий 1917 года (а, по моему мнению, и гораздо более ранних), убивших в русском человеке любовь к божественной красоте и сделавших для него невозможным духовное восприятие мира. Возле некоторых икон находились латунные или железные подсвечники, на которых ровными огоньками горело несколько небольших свечей.

Во время вечерней службы, к которой я подоспел, из служителей церкви можно было увидеть единственного священника, стоявшего на коленях перед аналоем, где находилась икона Архангела Михаила, и медленно и проникновенно читавшего нараспев молитву. Он был человеком лет сорока, имевшим правильные черты лица, с небольшими тёмно-русыми усами и бородой, и одетым в рясу. Кроме него здесь был старик лет шестидесяти, невысокого роста, наполовину лысый и с длинной седой бородой. Он был у священника в услужении и ходил по храму с кадилом, расточавшим терпкий и приятный аромат ладана. Была тут и старушка, в серой длинной шерстяной юбке и таком же платке, в обязанность которой входило гасить и ставить свечи по мере надобности. Прихожан было не более десяти человек, включая меня. Все они благоговейно молчали, молясь и творя крестные знамения и земные поклоны. Однажды, оглянувшись во время службы, увидел я возле самых дверей молодую девушку, в штанах и без платка. Вероятно, она только-только приходила к вере, была некрещёной и в храм пришла в первый раз, не зная всех обычаев и предпосылок Православия, в том числе и по части одежды. Однако она с таким душевным порывом творила крестные знамения, каждое из которых оканчивалось земным поклоном, с таким благоговением смотрела на служащего батюшку, что трудно было бы представить, что за рвение своё могла бы получить она от Господа меньше благодати, нежели находившиеся здесь другие прихожане. Её смиренно стоящая у самого входа фигура напоминала мне евангельского мытаря, не смевшего войти в храм и только твердившего: "Боже, милостив буди мне грешному!". Должно быть, девушку привела в храм отнюдь не лёгкая судьба, представившая его перед ней последним оплотом надежды.

В церкви не было хора. Негромко пел только читавший молитвы священник. Как хорошо у него это получалось! Чувствовалось, что он в полной мере ощущал всю глубину произносимых им молитв. Здесь даже не ходили посреди службы люди с подносами для пожертвований, вызывавшие так неприятно нарушающий молитвенное стояние звон денег. Тишина и покой царили невообразимые, во всяком случае, они казались такими после столичной суеты, некоторое время назад испытанной мною. Именно к такому (и даже большему!) молитвенному спокойствию стремились отшельники, скрывавшиеся в пещерах, лесах и пустынях и через эту тишину воспринимавшие Закон Христов, чтобы впоследствии проповедовать его всему миру, примером собственной жизни подтверждая истинность заповедей Христа. Великий русский святой — преподобный Серафим Саровский говорил: "Стяжай дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся!". Как никогда раньше, воспринял я правду его слов. Вот он тот мир и покой, та долгожданная тишина, столь недостижимая в крупных городах и которую так мало ценят люди, вот оно — блаженство! Отныне никакие роскошные украшения столиц не привлекут меня к себе больше, нежели эта скромная церковка, непобедимой вершиной могучего духа высящаяся на карте нашей Родины, и поднявшаяся выше многих других ей подобных, но потонувших в реке человеческой суеты. С исчезновением суеты непременно пошёл бы на убыль и гнев, возникающий обычно в результате постоянного напряжения и беспокойства. Сердцам нашим стал бы много ближе смысл Христовой заповеди: "Люби ближнего своего, как самого себя!" Больше, чем самого себя. Ибо в заповеди этой видится образ Того, кто отдал жизнь Свою, претерпев невообразимые мучения за род человеческий. Невозможно понять атеиста, всю свою мысль напрягающего на отрицание Бога, будучи в то же время не в состоянии доказать Его отсутствие. Такая человеческая слепота тем более прискорбна в мужах учёных, чьё назначение есть поиск истины, а не сокрытие её затуманивающими разум речами. Все ереси земные имеют в себе человеконенавистнические корни, и только в Церкви Православной золотым знаменем развивается идея всеобщей любви!

Но вот служба окончена. С крестом и поклоном вышел я из этого благодатного храма, и двинулся по направлению к общежитию. Солнце клонилось к закату, скрываемое вереницей облаков, сиявших различными оттенками красного, жёлтого и лилового в его лучах. Где-то в роще пел соловей. Вокруг шелестели берёзы. Тропинка, по которой выходил я на дорогу, шла в гору и терялась во влажной от дождя траве. Из неё с разных сторон доносилось стрекотание саранчовых. Деловитое копошение шмеля было слышно из тёмно-розового венчика цветка шиповника. Вот я прошёл через его заросли и вышел на дорогу, ведущую к общежитию. Заходящее на западе солнце расцветало в моей душе, а за спиной ещё долго слышались серебристые отзвуки колоколов.