Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Сказка о сердце Ионы

Сказка о сердце Ионы

Он играл короля. Играл так долго, что, когда после пьесы возвращался к себе домой, в его походке еще было что-то царственное. Он вошел в зал, лицо дочери повернулось к нему — опухшее, заплаканное. Он застыл на пороге:

— Что с тобой?

Она обессилено махнула рукой туда, где стоял его подарок — черный как смоль рояль:

— Вот. Его доставили сегодня утром.

— Но почему ты плачешь?

— Я... сначала не решалась сесть за него... слушала, как играют подруги... Думала... — тут ее голос надломился. Она сделала паузу и продолжила — гораздо тише, почти шепотом, — ...думала — дождусь вечера и тогда поиграю... Села, а он молчит — ни звука...

— Не может быть, — он сделал шаг вперед, но она остановила его:

— Не надо, — страх в ее глазах был так силен, будто она не узнавала отца, будто он был незнакомцем, встреченным в чаще. Потом новые слезы смыли страх. Она устало прикрыла глаза:

— Так устала!.. Будто неделю не спала, — беспомощная улыбка, осветившая ее лицо, позволила ему наконец приблизиться. Обняв, он поднял ее и понес в спальню:

— Ну что ты... сегодня тебе уже шестнадцать, а ведешь себя все еще как маленькая... Ну, успокойся, — он уложил ее в постель, подоткнул одеяло. Прошел по всему дому, туша свет.

Некоторое время после того, как свет погас, в зале, где стоял рояль, ничего не происходило. Потом скопище теней в одном из углов комнаты зашевелилось, выпуская наружу белое пятно лица. Раздался слабый звон бубенчиков.

Огибая пятна лунного света, падающего на пол сквозь огромные окна, как тигр подкрадывается к добыче, шут начал подбираться к роялю.

— Тихо, — шептали губы за белой маской. — Тихо...

Два черных паука опустились на клавиши, переступили по ним и попытались играть, но напрасно — мелодии не было. Постепенно шут начал приходить в нетерпение, яростно бил по клавишам, но звон бубенчиков продолжал оставаться единственным звуком, раздававшимся в зале.

— Освободись. Черт возьми, освободись же! — гневно шипел он.

Вспыхнувший неожиданно свет заставил шута змеем исчезнуть под роялем. На пороге зала стоял отец девочки.

— Странно, — пробормотал он, окидывая взглядом комнату, — я был уверен, что слышал что-то...

Вновь раздался слабый звон, на этот раз — за окном. Отец подошел к окну, но кроме изгибающихся под ветром ветвей деревьев ничего не увидел.

Из леса освещенное окно среди качающихся ветвей казалось отблеском черного огня, черного костра. Белая маска склонилась над костром:

— Что может быть подлее, что? Они встречаются, влюбляются, женятся... и живут долго и счастливо, совершенно не те, другие, чужие люди... и будь я проклят, если кто-нибудь поймет меня!

Светало. Сизый дым стоял на поляне — над потухшим костром. Сизое небо, притаившиеся деревья...

Свет с трудом пробился через мутное окно придорожной забегаловки, и какая-то пьянь, задремавшая за прилавком, вдруг вздрогнула и проснулась:

— Да вы что, никогда не закрываетесь?!

Слуга за прилавком на секунду оторвался от своего очень важного занятия — он протирал стаканы — и, окинув взглядом "посетителя", вновь возвратился к своим обязанностям:

— Никогда.

— Ну тогда налей мне чего-нибудь!.. я ведь говорил... ее отцу, говорил, говорил... я говорил, ваше величество, говорил, ваша дочь больна... сердце Июны, ее Июной звали, сердце не перенесет музыки... я... это, — допив, он придвинулся поближе к слуге. — Это как семена, — пьянчуга сжал пальцы правой руки в щепоть и поднес к лицу, остановив на них свой взгляд с явным усилием, — семена, понимаешь?.. Семена... страшной боли, растущей... из сердца. Налей еще.

Эту порцию он выпил уже залпом.

— Боли — и дальше? — слуга взял следующий стакан.

— Боли! Они росли и погибали — понимаешь? Как судороги, как молнии, как... как...

— Ожоги?

— Во, сечешь!.. Налей и себе за мой счет — за сообразительность.

— Для меня слишком рано.

— Ну так налей потом! И — забудь то, что я говорил о сообразительности.

— Забыл.

— Вот... и, короче, представляешь, появляется этот парень, флейтист. Гениальный, конечно же... все они... Я отцу говорю, ну все, говорю, он ее убьет. А отец — ни в какую. А этот каждую ночь — под ее окно, и ну играть, ну играть! А отец ничего не слышит, спит — и все — пушками не разбудишь. И вот однажды... черт... однажды — ну?..

— Однажды я пришел к ее окну, — слуга продолжал смотреть на стакан, но руки его застыли. — Я сочинил в тот день мелодию — красивей я не сочинял за всю мою жизнь...

— Вот! Молодец! Умница. Только, знаешь что...

— А она! Она... сказала, что своей игрой я причиняю ей боль!..

— Ох, как же она тебя задела! Только, знаешь что — не надо было тогда тебе ее проклинать — ой, не надо было!

— Кто вы? Что вам здесь нужно? — слуга начал медленно, не сводя глаз с пьяницы, огибать прилавок; вид у него был довольно-таки угрожающий.

— Ну-ну, зачем же так, — попятился тот к выходу. Хмель мигом слетел с него, — я ведь всего лишь — шут! — и в мгновение ока его лицо скрылось за маской.

От неожиданности слуга рассмеялся.

— Да, это очень смешно, это ведь шутка — как и то, что с той ночи ее больше никто не видел. Она исчезла — вот так! — маска упала, белые осколки разлетелись по полу, затерялись среди окурков и пустых бутылок. Флейтист остался один — наедине со своим горем.

Наедине с собою, под зеленым сводом ветвей, шла девушка через лес — лес тихо и незаметно вел девушку с собою... вдруг она остановилась — ей показалось, что одна из теней на ее пути ожила: фигура женщины в черном длинном платье прошла перед ней и скрылась в чаще.

— Нечего бояться, — услышала девушка. — Не бойся. Так прекрасно в лесу. В лесу — потеряешь свое и не обретешь чужого. Иди.

Шаг, еще шаг... он открыл глаза. Что разбудило его? Он никак не мог понять.

Тихая музыка — кто в его доме может играть? Воры-музыканты? Бродяги-гастролеры? Мелодия была так красива и необычна...

Стараясь не шуметь, он вышел из спальни. За роялем в зале никого не было, но музыка доносилась именно оттуда. Подойдя ближе, он увидел вибрирующие под молоточками струны — клавиши не двигались. Потом музыка усилилась, струны начали лопаться одна за другой, но она все не переставала, красивая и печальная.

Он нежно, как гладят по голове, пытаясь успокоить, ребенка, провел рукой по роялю. Поднеся ладонь к глазам, он увидел, что она вся в крови.

Зазвенел колокольчик у двери. Потом еще и еще раз... он попятился от инструмента и пошел открывать.

Свет из прихожей осветил кусок дорожки и девушку на нем. Красивое лицо с закрытыми глазами поднялось навстречу свету. Глаза открылись.

— Я заблудилась в лесу, не могла найти дорогу домой, и вот...

— Прошу вас, проходите.

— Я очень долго шла, пока не поняла, что мне уже не вернуться, — войдя, сказала она. Только теперь он увидел, насколько она красива. — А потом я услышала музыку...

— Ах да, музыка! — когда он увидел девушку, музыка прекратилась, но понял он это лишь сейчас. Он было метнулся в зал, но девушка схватила его за руку.

— Подожди, — сказала она. Он почувствовал ладонью что-то мокрое и липкое, и вспомнил про кровь. Но это ее рука была в крови, его же — была чиста.

— Подожди, — повторила она шепотом. Ее лицо приблизилось — в глазах можно было увидеть целый мир.

— Такие дела, — услышал флейтист и обернулся — позади него стоял шут. Их фигуры были едва видны на свету, падавшем из окна зала. Флейтист стоял здесь уже давно.

— Такие дела, — повторил шут. Флейтист снова обернулся: дом исчез. Они с шутом были на поляне где-то в лесу. Их разделял черный огонь, разбрасывающий белые отсветы по поляне и темным высоким деревьям.

— А ты все никак не можешь успокоиться — не так ли? Видишь же — все хорошо.

— Я люблю ее.

— То, что ты называешь любовью — я посвятил этому песню. Дай сюда, — он вырвал флейту у него из рук. Поднеся ее к прорези для губ, он извлек вой, сразу начавший опускаться все ниже и ниже, вдруг перешедший в визг — и снова упавший...

Без сил, флейтист опустился перед костром.

— Хочешь притворяться мертвым — притворяйся. Пойду, в другом месте поиграю. Прощай, — шут скрылся из виду, но его хриплое бормотание еще долго раздавалось где-то в чаще:

— Флейта... хороший инструмент... хороший, — снова раздался вой. — Я ж говорю, такие дела, говорю — встречаются, влюбляются, значит вот, а потом девушка находит себе другого парня... или парень — другую девушку... ну и живут они — долго и счастливо. Но лучше об этом расскажет — песня!

Грудь флейтиста снова приходит в движение. Взгляд оживает, следит за огнем, танцующим под дикую песню флейты, похожую на плач сотни волков... на их смех.


...у костра в ночном лесу я сижу. Жду. А чего, собственно? А того же, чего и всегда, чтобы кто-нибудь, прохожий какой-нибудь пришел — у огня погреться. Я бы у него погрелся. Ведь без него мой костер гореть не будет, он наконец-таки догорит. И я увижу свет...

Наверх

Время загрузки страницы 0.0012 с.