Три возраста любви

I

Он влюбился в нее сразу же, как только увидел. Да и как было не влюбиться? Она была высокого роста, чуть ниже его самого. На бледных щеках играли ямочки от постоянной улыбки. Длинные каштановые волосы чуть вились, спадая тонкими прядями на плечи. Когда ее карие насмешливые и блудливые глаза вдруг останавливались на нем, внутри у него словно что-то стреляло, и сердце на мгновение замирало, прежде чем продолжить свой редкий ритмичный ход. Нос у нее был немного вздернутый, но это отклонение придавало ее лицу еще большее обаяние. По крайней мере, в его глазах.

Долго не удавалось с ней заговорить. Она вела себя бесцеремонно, всегда была окружена поклонниками, а он никогда не отличался особой бойкостью с девушками.

В самом начале января после двух суток беспрерывного новогоднего пьянства в обществе приятелей и сговорчивых девиц начавшаяся сессия заставила-таки его отправиться в институт на консультацию. Она догнала его в переходе метро и ухватила сзади под руку. "Тише, тише!" — сказал он, зыбко покачнувшись на ходу и оглядывая ее мутноватыми голубыми глазами. "Хорошо погуляли, — ухмыльнулась она. — Рассказывай, у кого были". Говорила так легко и просто, будто давно была его близким другом, от которого нечего да и незачем что-то скрывать. Вечером он поехал ее провожать и впервые поцеловал холодные от мороза губы, крепко прижав к себе тонкое и гибкое существо под облегающей тканью пальто, и чувствуя на щеке прикосновение мягкой лисы воротника с тающими на ней снежинками.

В 20 лет он редко всерьез думал о будущем, но летом ему стало казаться, что она — совершенно необходимая часть его жизни. Особенно после теплой, почти бессонной летней ночи, проведенной вместе в квартире ее недавно вышедшей замуж подруги.

Была практика. У самого входа в "почтовый ящик" его увидела красивая примерная и деликатная Лена. Она наивно спросила, отчего у него такие глаза. "Какие?" — поинтересовался он. "Такие. Лицо светится".

Она не появилась в тот день. Не пришла и на следующий. В субботу ее телефон не отвечал. "На даче" — решил он.

В понедельник она помахала ему, увидав издалека. "Где пропадала?" — спросил он шутливо. "Замуж выхожу", — ответила она легко. "И за кого?" — продолжал он тем же тоном, ласково улыбаясь. "За Костю". Язык его, человека, который для красного словца не пожалеет родного отца, тут же проворно выговорил "на свадьбу пригласишь?", хотя у самых носков ботинок вдруг образовалась невидимая никому другому совершенно бездонная пропасть, и по спине пробежали холодные неприятные маленькие существа. Костя был известный всем красавец; к тому же племянник декана. Он прежде видел их вместе, но сиявшие его глаза были слепы. "А ты хочешь?" — спросила она неожиданно серьезно, даже печально. Тут, к его счастью, их окружили другие студенты, массовка, собранная для участия в его катастрофе. Она вскоре уехала. Свежий солнечный день из ласкового сделался душным и пыльным. В мире больше ничего не существовало заслуживающего внимания. Он попал в пивную, называемую "Яма", и крепко получил по лицу кулаком, оказавшись в гуще драки при закрытии. Как пострадавший, а значит, виновный, был задержан милицией, но вскоре отпущен, сумев без запинки назвать свой адрес и маршрут, по которому собирался туда добираться.

II

Он познакомился с ней в пансионате на пустынном берегу Каспия. Она сначала даже не слишком привлекла его внимание, потому что была невысокого роста. Но в захолустье выбирать особо не приходилось. Несколько последних лет его знакомства развивались тореным путем. Легкое увлечение, несколько эпизодов секса и затем настойчивые или вялые попытки противоположной стороны выйти за него замуж. И его выверенные шаги по охране независимости. В 30 лет возможность зацепиться всерьез казалась невероятной блажью. "Какая еще такая любовь?" — высмеивал он долговязого молодого специалиста Витю, все читавшего статьи о разводах в "Комсомольской правде".

Но разговоры на жарком песке пляжа, в городской кофейне, вечером на балконе при полной луне захватывали все более глубокие темы и стали касаться даже таких углов его прошлой жизни, куда он давно уже никого не подпускал. Он оценил, наконец, правильные изысканные черты ее лица.

Секс, начавшийся невзначай после очередного ночного обнаженного купания, с каждым днем не только не приедался, но становился все лучше и необходимей. А дней тех оставалось все меньше.

Настало последнее утро, утро его отъезда. Погода испортилась еще накануне, но они все-таки купались в крутых каспийских волнах. При расставании все яснее с годами напоминавший о своем незримом присутствии Ангел-Хранитель шепнул ему, что, пожалуй, он ее никогда больше и не увидит, заставив на миг неприятно сжаться сердце. Но он отмахнулся и улетел домой, полный надежд на новые встречи.

И только после единственного, все оборвавшего, телефонного разговора ("у меня тут муж, да и вообще… к чему?") он запоздало осознал, как много вдруг она стала значить для него, легко разметав самоуверенные прогнозы и кропотливо выстроенные мосты к отступлению.

Сентябрьским воскресеньем трамвай на пустынной улице проседает колесом на рельсе, глубоко утонувшей в луже. Зачем? Ветер с жестяным грохотом рвет с проводов знаки дорожного движения. Зачем? Зачем идти завтра на работу? Зачем есть, смотреть телевизор, стелить постель? Пустота. Он понял, что влюбился всерьез, когда меньше всего этого ожидал. Повестка из военкомата, привычно выброшенная в мусорное ведро, вызвала все тот же навязчивый вопрос. Зачем?

Но другую вручили ему уже под расписку, и пришлось отправиться на сборы. В части, на стрельбище, холодным и ветреным днем в руки ему достался пистолет Макарова с несколькими патронами в магазине. И вдруг появился ясный ответ на больной постоянный вопрос. Искушение. Искушение исходило от черной стали, от холода рукоятки, особенно от черной дырки ствола. Предохранитель снят. Пробный выстрел в мишень. В порядке, осечки не даст. Прапорщик отошел, не смотрит. Сосед-партизан целится, щуря глаз за стеклом очков. Приставить к голове. Грохнет так же, может быть, громче. И перестанет жечь проклятый вопрос. Серенькое низкое небо, далекая полоса леса за стрельбищем — вот и все, что осталось напоследок.

Он с трудом встряхнулся. "Ужель из-за юбки?" Как говорил шабашник Дьякон, из-за бабок человека убить можно, из-за бабы — глупо. Человека из-за бабы — глупо. Тем более — себя.

III

На новоселье в большом новом доме поросенок, купленный в русском магазине, уже был съеден, и гости со стаканами в руках стояли группами во дворе возле бассейна, сидели на скамейках в беседке. Он решил, что жена отвезет его домой, и потому выпил больше, чем собирался в начале. В гостиной было полутемно. Она одиноко стояла возле окна. За окном, на западе, над вершинами зеленеющих холмов, небо было еще светлым, подсвеченное снизу невидимым солнцем, опускавшимся в невидимый океан. Он тихо подошел и встал рядом. Она медленно повернула голову. "Странно, но я вас сегодня еще не видел", — сказал он. Высокая и стройная, с золотистыми волосами, она удивительно похожа была на актрису Маргариту Терехову в молодости. "Мы приехали позже", — ответила она ровным голосом. Он пригласил ее за длинный стол темного дерева, отодвинув стул с высокой спинкой, сам сел рядом и стал рассказывать о ее сходстве с актрисой. Она слушала молча, смотрела серьезно. Он продолжал о "Зеркале", которое недавно пересмотрел, купив кассету. Она все молчала с выражением крайней недоверчивости. Тогда он спросил, не напрасен ли его монолог. Да знает ли она, очень еще молодая, о ком и о чем идет речь? Оказалось, что знает; что Терехова — ее любимая актриса. "Видите, какие удивительные совпадения иногда случаются. Не специально же я все это выдумал", — сказал он. Спьяну его несло, и он стал продолжать о Тарковском, о его рассуждении о народности искусства; о портрете Рубенса камеристки инфанты Изабеллы, из Лувра, кажется. На том портрете камеристка в кружевном испанском воротнике и с гладко зачесанными волосами словно списана с Тереховой. А она все молчала, как будто предполагая, что речь его подстроена; что он у кого-то из гостей разузнал о ней, чтобы произвести эффект.

— А где вы видели Тарковского? — спросила она наконец. — Он же давно умер.

— Он выступал в доме культуры, в ДК …, не помню, кого. Железнодорожников, что ли. Примерно в 79 году.

— Я тогда даже в школу еще не ходила, — сказала она, слегка улыбнувшись.

— Да, я очень уже не молодой, — ответил он и скорбно поник головой.

— А на вид еще хоть куда.

Они посмотрли друг на друга и разом рассмеялись.

— И давно вы в Америке? Вообще — как вас зовут? — спросила она.

— Мое имя вам ничего не скажет. Я популярен в очень узком кругу.

Она оживилась, но тут кто-то заглянул в темноту гостиной из ярко освещенного проема двери, узнал ее и окликнул. "Уже едем?" — оглянулась она и поднялась неторопливо. Высокий свод потолка, сумрак, тяжелая темная мебель и ее тонкий силуэт на фоне все еще светлого окна. Таинственный и манящий. "Вы очень сейчас хороши", — сказал он вполне искренно. Она улыбнулась, вяло махнула рукой: "Перестаньте". И медленно двинулась через сумрак. "А как вас можно отыскать?" — выговорил он ей вслед. Она задержалась в нерешительности. "Что ж, запишите телефон …" Но у него не случилось ни ручки, ни клочка бумаги. "Сейчас я что-нибудь найду", — заспешил он и резко направился к дверям, за которыми слышались музыка и шум голосов. А когда вернулся, в гостиной ее уже не было. Тут теперь горел свет, и несколько человек обсуждали автомобили.

Он хотел было выскочить на улицу, но в один миг вообразил себя, мечущегося в темноте, ослепленного светом фар сразу нескольких отъезжающих машин. Неприлично в 45 лет поступать, как подросток. Он вернулся и выпил еще раз с хозяином за его новый дом.

Ночью жена, смеясь, прошептала ему, что надо бы купить и изучить пособие "Секс после 30". "Глупости! — сказал он твердо. Сексом надо было заниматься с удовольствием как раз до 30. А теперь, чего уж там… Всему свое время".

Ему, уже охваченному дремой, невидимый Ангел-Хранитель, без слов, одними образами, открыл, что так умирает часть бессмертной души. Лучшая часть. Прежде смерти тела.