Мысли из корзины_2

Размещаем здесь свои авторские тексты
Ответить
Меркушев Виктор
Почетный писатель форума
Сообщения: 120
Зарегистрирован: 07 авг 2007, 10:07
Откуда: Санкт-Петербург

Мысли из корзины_2

Сообщение Меркушев Виктор »

……….
Да, по сути любое утверждение можно прочитать, как критику, а можно, как – похвалу. Всё зависит от точки наблюдения. Это, как в известной максиме: «все равно всему, и ничто не равно ничему». Опять, как смотреть. А лучше и не смотреть. Ведь известно, что понять другого человека практически невозможно, да и зачем? С людьми лучше взаимодействовать как с данностью, неподлежащей обсуждению и лишь вмещать в себя то, что обеспечивается без твоего в том участия. Ситуация подавленной воли, по-научному. В реальной жизни следствия важнее причины, хотя лишь в причинах сокрыты смыслы, но нужны ли они нам? Что дает мне лично возможность узнать истину? Да ничего, кроме обмана своих ожиданий. Можно и тут поменять знаки и не рассматривать ожидания, как смысловые доминанты. И вот тогда перед человеком вырастают метафизические вещи дотоле скрытые в присущем нам бытовом объективизме. Я, похоже, уже пришёл к такой трактовке предназначения. Посему для меня многое неважно из того обязательного набора ценностей, который приписан к каждому индивиду. Но цели все равно обозначаются, хотя ты уже не находишь для них ни объяснений, ни мотиваций.
……….
Все зачем-то думают, что я стихов не люблю, но обожаю Пушкина, то есть, в определённом смысле, чем-то похож на Наталью Николаевну. Но нет, я не только ценю хорошие стихи, но ещё и могу их почитать в весёлой компании, правда, обычно меня слушать никто не желает.
Как-то раз я, будучи на Севере в обществе, приятном во всех отношениях, решил всё-таки стишата почитать. О-о-о! Что тут началось! Никто от меня такой подлянки не ожидал. Не дали мне слова, разумеется. Ну, я тогда и говорю: «А давайте вы почитаете стихи!» «Да мы-то и не знаем!» – говорят. «Ну-ну, в школе, небось, что-то ведь учили, давайте, давайте, прошу всех на табурет в порядке очерёдности!» Так я стал свидетелем прекрасного представления, которое доставило мне воистину огромное эстетическое наслаждение. Правда, более двух строк никто тогда не выдал, но это и не важно – краткость, известно, сестра таланта. Некоторые выступления мне удалось запомнить, вот они:

***
Зимой, крестьянин торжествуя
Несётся рысью как-нибудь…

***
Россия, Русь, жена моя
Люблю тебя, как мать…

***
Вот моя деревня, там мой родный дом
Припаршился снегом, словно серебром…

***
Я помню чудное мгновенье
Передо мной явился ты…
……….
Я поражаюсь своему нелюбопытству. Вчера мне в издательстве, куда я принёс свою работу, показали снимки из Индии, где провела свой отпуск одна из сотрудниц. Под «ахи» и «охи» остальных присутствующих от зевоты у меня чуть не заклинило челюсть. «Во, смотри!» – восторженно толкали меня во все бока, а я глядел на дурацкие фотки и думал о том, как мне побыстрее свалить из помещения. «Тебе, чо, не интересно?!» – заметил местный дизайнер. «Вот, чёрт, догадливый, нигде мне не уйти от всенепременного комментария», – подумал я и пробурчал что-то невразумительное.
– А-а-а, – скажет, кто-нибудь, – тебе неинтересно, поскольку это не про тебя!
– Нимало! – отвечу, – полгода назад по радио вся передача шла обо мне, так прослушивая её, я поймал себя на мысли, что не слушаю вовсе, что вещается из радиоприёмника, а думаю о своём. И решив вовсе не терять больше своего времени, выключил прибор из розетки, занявшись тем, что мне действительно интересно: а именно, живописью.
«Но что за живописец, которому ничего не интересно, а?» – резонный, в общем-то вопрос, который я вправе задать сам себе. Так уж совсем ничего-ничего? Как же можно при таком отношении к внешнему миру работать, видеть окружающее тебя, обретать вдохновение в конце концов! «Э-э, ошибочка ваша тут-от», – скажем мы, нам не внешний, окружающий нас мир неинтересен, а неинтересны происходящие в нём события, которые со времён Экклезиаста делались, делаются и будут делаться, подобно корявой музыке из старой шарманки. И ничего там нетуть нового. А назойливый той припевчик мы хорошо освоили, не потребно его кажин раз нам вновь прослушивать.
Однако ж и мой гений тоже «парадоксов друг». Совсем чуть оставалось мне для того, дабы сдать очередную книжку в печать, принести её в редакцию и вновь явить своё нелюбопытство по какому-нибудь иному поводу, как неизвестно зачем я начал разглядывать фотографии авторши, её друзей и близких, то есть тот материал, который был приложен к книге и который я также обязан был достойнейшим образом перевести в полиграфический формат. С авторшей, впрочем, уже оставившей этот мир я пребывал в постоянной полемике – собственно, корректура также входит в мои обязанности, и не читать авторские размышлизмы я не могу. Не нравился мне весь её разоблачительный пафос и отовсюду торчащие, словно ослиные уши, русофобские пассажи. Но, если верить Родиону Раскольникову «право она имеет», а еще лучше было сказано булгаковской Аннушкой за всю женскую конфедерацию: «Мы в своём праве!» – поэтому хошь не хошь, а читать чужие мысли мне подчас приходится, хоть я и не телепат. Это я всё к тому, что проникся я вдруг симпатией к моей писательнице и её разнообразнейшим родственничкам вполне противоестественным образом. С Аннушки, если честно, всё и началось. Обрабатываю я фотографии своей героини в фотошопе и думаю: «И чё я на неё взъелся, ну да, рисуется человек, пытается представить себя и.о. античного тираноборца против деспотии Писистратидов, так хай сяби, пусть хоть дудит горнистом под знамёнами папы Карлы – тебе-то что? Ведь от хорошей и весёлой жизни не становятся пламенными борцами с неизвестно чем, и не пытаются железной рукой загнать человечество к счастью. Скорее всего, это незадавшиеся и ущербные люди, избывающие свои комплексы посредством борьбы с ветряными мельницами. Та же булгаковская Аннушка и то на поверку может оказаться более реализованным человеком, чем моя героиня!»
Посмотрел я на её фото там, и на фото сям и отчего-то ощутил такую воющую пустоту, что от этой страшной музыки сам был готов записаться в правозащитнички и в борцы с Мирозданием. И так мне стало жалко мою писательницу и её окружение, так стало не по себе от дикости и неуюта, которые читались в любом жесте, во всяком направленном на меня взгляде! Очень захотелось помочь всем этим людям, помочь моей замечательной героине. Но кого уж нет, а тот кто есть – далече. Да и помочь можно только тому, кто в состоянии помочь себе сам. Но только не спасающим человечество, они, как правило, не способны спасти даже самих себя. Осенило меня вдруг этой вселенской тоской и схлынуло, словно закрылось передо мной окно, из которого я смог наблюдать за людьми и их делами с какой-то иной, высшей точки. Опять я увидел старушку с язвительной улыбкой, её мужа с потерянным взглядом, каких-то родственников или друзей, согнанных перед камерой в кучу и застывших в неестественных положениях в ожидании щелчка. «Они в своём праве!» – пробасили где-то голосом «консультанта», а может и скрипучим фальцетом «ихнего помощника» или не было вообще никакого голоса, но только я и думать оставил об этих людях. Я так часто принимал мысли, пришедшие неизвестно откуда, за свои собственные, что не заметил, как такая же история случилась и с моими ощущениями. Моими ли? Вот вопрос, который мне невероятно бы хотелось как-нибудь разъяснить. Это вам не фотки из Индии!
……….
Как же глуп был я раньше, устраивая где только можно свои выставки и показы! Ведь нигде от моих работ никому не было ни жарко, ни холодно. Я это внезапно понял, когда лет пять тому сделал выставку в Публичке. Осознал, что от всех этих моих интенсивных движений одни потери. Ведь только если кто законченный баран, то ему, дураку, хочется прилюдно показать свой каракуль, вероятно, чтобы побыстрее лишиться головы, но сейчас-то я понимаю, почём понюшка табаку. Чё пришёл, чё я там забыл, только день порвал и ни хрена не сделал. Нами управляет гениальный режиссер, дал Он мне роль, значит надо её выполнять, как Он того требует, если роль со словами – суфлёр подскажет, если необходимо только действие – то и силы невесть откуда сами возьмутся, если роль без слов – надо молчать. Я всегда, особо отмечаю – всегда чувствую, что я должен делать, может быть в этом и есть мой самый главный талант. Когда появилась возможность создать издательство – я весь без остатка растворился в этом деле, ничего не видел и ничего не слышал – делал дело, не ленился сам и не давал это делать другим. Но верно не все слышат, что надо. Или же то, что надо одному, не нужно другому. Сейчас у меня роль без слов, не то, чтобы я играю в массовке, но просто без слов. Поэтому вылезать и фиглярствовать совершенно не желаю, будет надо – волна и так подхватит, что и икнуть не успеешь. Жизнь кажется бессмысленной только для тех, кто не задумывается об этом, но стоит отодвинуть портьеру, где Парки плетут судьбы, и предстанет гармоничная картина Мироздания, понять которую нашим дурацким умом почти невозможно, но ощутить величие открывшегося ландшафта – да!
……….
Раньше, когда единственным видом нейролингвистического программирования являлась реклама здорового образа жизни и перманентного трудового энтузиазма, я не чувствовал себя столь ущербно, как сейчас, в среде эфирного гламура и империи денег, к которым я не имею даже касательного отношения. Ощущение, что моё время кончилось, и вся эта толкотня вокруг лишь ожидание объявления результатов забега, меня никак не покидает, отравляя и настоящее и впечатление от жизни, которая ещё продолжается, как мне субъективно может показаться. А вокруг всё замерло в какой-то метафизической прострации с провалами в меланхолию или просто в никуда. Я стал бояться своего свободного времени, слава богу, оно почти не случается. Работа мне тоже приносит муки творчества, когда ощущение невозможного перемежается с падением вверх, гипертрофированная малость обращается величием собственной тени, но это нестрашные метаморфозы и превращения, меня гораздо более страшит обыкновенное: «Как твои делишки?» Да если б они были! Как у других, живущих вдали от «туманного факела Идеала», о котором писал Блок. С мелкими пакостями и дешевыми удовольствиями, и всего-всего, что обычно даётся просто даром, но почему-то только другим. Для которых я – это фиолетовое пятно, помарка на полях «Человеческой комедии», только не господина Бальзака, а самого Господа Бога. Я тут прочитал недавно одну вещицу о том, что творчество – это средство ущербных людей примириться с жизнью. Ну да, верно всё – у нормальных, всё нормально, всё на мази, с ними дружат и их любят, им завидуют и делают жизнь с них. А у меня – не «идут дела», всё к чёрту, с катушек и бесконечный монолог с бездной, куда только могу смотреть, не боясь потерять память.
………..
Наконец-то пошёл снег. Я ждал его целую зиму, и уже перестроился на городские работы, подбирая себе места в городе, в которых я не был ранее. В Лавре я был всего-то несколько раз, и то до армии. Конечно, церкви как-то влияют на человека. Делают его сентиментальным? Не знаю, у меня такого восприятия не сложилось. Но вот и традиционно светло-радостного чувства тоже не возникает. Что-то непонятное, скорее непонятое, остаётся в сухом остатке, и, наверное, это имеет какое-то воздействие и на душу, и на психику. Но, продавая такие работы, я расстаюсь с ними без сожаления, чего не скажешь о пейзажах. Недавно у меня приобрели пейзаж, который я даже не успел толком сфотографировать – мне самому нравилась эта работа, и, проходя мимо, я всегда замечал её, чего со мной случается нечасто, большинство работ я воспринимаю просто, как обои. Это нормальное циничное отношение художников, пишущих для заработка, раньше, когда у меня была и иная работа, я относился к своим картинам более трепетно. Взял книгу на оформление у одной поэтессы. Раньше, когда мне попадались глупые стихи, я радовался им, цитировал друзьям, и вообще, испытывал некий эмоциональный подъём. Теперь мне становится жалко авторов, за их неумение писать, да и, если смотреть правде в глаза, за неумение жить. Хотя я и сам-то жить не умею, но мне их, почему-то жалко больше, словно они чего-то не знают, а я в это знание посвящён, поэтому с меня и иной спрос. Такие люди, и я в том числе, это большая проблема для их близких: как их могут понимать окружающие, если они сами себя не понимают.
……….
Первая весенняя неделя прошла у меня исключительно неважно. Я привык, что удача нечастый гость в моих делах, но здесь невезение было каким-то особенным, ярким. Сломанные пальцы беспокоили меня сильнее обычного, а неудачники, вспомнившие про меня во всех сторонах света, пожимали мою больную руку с особенным рвением. Сначала меня каким-то волшебным образом через «одноклассников» отыскал мой приятель по детскому саду из Геленджика. «О чём говорить, когда не о чём говорить», – эту фразу обычно проговаривают вразнобой в массовках, когда снимают толпу. Вот тут было что-то типа того. Тогда мы неуклюже вместе топали в манящую жизнь, под шелест мечты и морского прибоя, и куда, вот, мы притопали? Тьфу, касть! Говорить о том, кому какая должна быть начислена пенсия, о да, разговорчик ещё тот! Особенно, когда никакая пенсия тебе не светит, да и зачем об этом, перевозчик через Лету – Харон бесстрастно, верно, нас слушал, разминая руки, и готовясь грести вёслами.
Затем мне из Израиля позвонил мне мой давний знакомец, бывший мой коллега по издательству – тоже прелюбопытнейший вышел разговор. Цельную книгу стишат накропал несостоявшийся лауреат всевозможных конкурсов, ну и теперь-то, когда евонная книжица выйдет, да ещё, для усиления впечатления, с моими иллюстрациями, расчувствовавшийся очередной текущий комитет никуда от нас не денется – присудит премию, как миленький! Поговорил я с ним, как профессор Стравинский со своим очередным пациентом, и подумал: «о-ля-ля, во какой мусор может быть в голове у человека, просто целая мусорная свалка!»
Затем я имел встречу с другим моим знакомцем – выпускником Оксфорда, человеком неглупым и талантливым, но до того одиноким и разнесчастным, что чувствуешь себя гадом последним, когда начинаешь ему возражать по какому-нибудь поводу. По сути, принадлежность к элите ничего не даёт в обычном, человеческом измерении, ибо из какой бы ты помойки не вылез – у тебя есть шанс реализоваться и состояться, как полноценная личность. И, наоборот, из какой бы обкомовской жирности ты не вышел – глядь, и сидишь в запущенной квартире со старым спаниелем и подброшенным к тебе внебрачным ребёнком, крадущим у тебя из карманов деньги на ночной клуб. И рад любому гостю, и чаем с ликёром готов поить случайно забредшего, развлекать и просить посидеть с собой немного, чтобы получить хоть грамм душевного тепла. А я спешу, ни с кем не сижу, и ухожу на свои недоступные крыши, как кот, который гуляет сам по себе. Жалко мне своего приятеля, ибо всегда мне тяжело видеть в его глазах удивительную тоску и какую-то сверхчувственную тревожность. Тысяч одиноких людей мне не жалко, а его – жалко.
Потом к поэту забрёл одному по делу. Денег мне надо, особенно с больной рукой. А тут заказец реальный, книжечку треба оформить миниатюрную. Я лучше десять раз в гости зайду, нежели позову к себе. В гостях гораздо проще испариться и закруглить беседу, которая надоедает мне через пять-шесть минут. Но поэт не готов был разыгрывать сценку по моему сценарию, он был настроен на длительное, неспешное общение. Смотрю на него и думаю: во чёрт, и человек-то ты известный, и был-то всю свою жизнь исправен не то, что коллеги, и живешь-то ты в огромной квартире недалеко от Невского ни в чём не нуждаясь, а вот ничем удержать меня около себя не можешь, и рвусь я из твоей роскошной квартиры с подлинниками Пиранези и Нивинского, а ты – злишься. Когда прощались с ним истерика вышла – заорал, этак, на весь огромный подъезд, что «казлы тут парадное угадили», и про культурную столицу не забыл, и про начальство, будто бы они сюда «отмечаться» ходят, а не шпана. А по-моему он не администрацией недоволен, а мирозданием, только сам этого не понимает.
Ответить