Как Гёте за немецкий язык переживал

Что и говорить, великим писателем был Йоханн Вольфганг Гёте. Поэтому, видать, и после кончины своей оказался он способен на нечто необыкновенное. В то время как все простые смертные, покинув бренную оболочку свою, отправлялись по месту назначения— кто в рай, а кто прямиком к чёрту на сковородку — где и пребывали оставшуюся часть вечности, Йоханну доводилось посещать время от времени нашу землю-матушку, и при этом даже принимать человеческий облик.

Вот и на пороге 3-го тысячелетия занесло его любопытство в Германию. Хотя нет, "любопытство" — это у обычных людей. А у подобных Гёте-любознательность, жажда знаний, полёт мысли и т.п. Одним словом, занесло его всё это дело прямиком в Берлин. Сначала, правда, думал в Ваймар полететь — как-никак большую часть жизни там провёл. А потом головой покачал: "А что там Ваймар— деревня деревней! Это не то что раньше— Ваймарский двор, центр цивилизации. Да и был я там в прошлый раз — сразу после развала ГДР— одно расстройство. Нет, теперь столицу объединённой Германии хочу посмотреть!" Решил так, махнул рукой и... приземлился на Александерплатц, прямо около памятника Нептуну. Сидит на скамеечке возле фонтана и осторожно к окружающим людям присматривается. А те, видите ли, и не подозревают, что их сам трёхсотлетний старец навестить удосужился — дальше себе мороженное едят, общаются меж собой как ни в чём не бывало, кто пивко попивает, кто фотоаппаратом щёлкает. "Приезжих много, иноземельцев, — отметил про себя наш гость и стал прислушиваться к разговору гуляющих под телевышкой людей. —Это французы,.. это итальянцы,.. а вон те, небось, голландцы", — определял он с улыбкой — как-никак 6-ю языками при жизни владел. Ходил он так ходил, переводил про себя, улыбался, да вот только захотелось ему в конце-концов и земляков своих послушать, так сказать, современный "живой" немецкий. Отошёл Гёте немножко в сторону от "Алекса", в Гумбольдтовский университет, что неподалёку стоит, заглянул, пару лекций послушал, потом студенческое кафе посетил, на автобусе прокатился, даже у пивного ларька постоял. И остался, честно говоря, весьма недоволен результатами своего наблюдения. От того плавного, степенного и благородного немецкого языка, к которому он привык, не осталось и следа. Люди перебрасывались торопливыми, незаконченными фразами, глотая и коверкая окончания слов. Да ещё и бравируя этой своей безобразной манерой, называя её "берлинским жаргоном". Иностранные словца-паразиты типа "супер", "окей", "секс", "чао" и т.п. практически вытеснили соответствующие немецкие понятия, а что касалось мира науки или торговли, то там происходило совершенно явное замещение немецкого языка английским. И это несмотря на то, что большинство специальных терминов можно было прекрасно выразить и по-немецки. Даже бесстыдно пестреющая повсюду реклама — опять-таки в большинстве своём на том же британском, порой без всякого перевода, словно каждый — и стар, и млад был обязан им владеть. А музыка? Это же просто форменное безобразие— ни единой немецкой песни за полдня путешествия было не услышать— ни по радио, ни по телевидению! Да что там говорить — в университете целые лекции, за исключением коротенького вступления, читались на английском языке. "Neudeutsch" — так называли его даже сами профессора, подчёркивая, как расценил это Гёте, полное отсутствие своей национальной гордости. Взгрустнулось Йоханну не на шутку: "Глядишь, когда я в следующий раз здесь появлюсь, великого когда-то немецкого языка и в помине не останется. Все, небось, будут на "neudeutsch" общаться!.."

Углубился он так в эти печальные мысли, да и сам не заметил, как в трамвае очутился. И завёз его этот трамвай куда-то далеко-далеко от центра города. Высоченные угловатые дома, все как один, зловеще обступили трамвайные пути — ни деревьев вокруг не видать, ни другой какой природы— одни лищь угрюмые монотонные коробки. Тоскливое такое впечатление производили и странное — словно и не Берлин это был уже вовсе. Но Гёте наш вдруг приободрился: "Ага, видать здесь простой люд живёт! Может, я тут хоть чистый немецкий услышу? Ведь здесь-то, в глубинке, влияние Запада поменьше должно быть!?"

Напротив него две женщины сели. Мягкие черты лица такие, губы подведены, голова у одной из них косынкой покрыта. "Вот-вот, они, простолюдины, не подвела меня интуиция!" — и старец напряг свой слух. До него стали доноситься обрывки фраз:

-Бевербоваться надо, абзаги собирать для арбайтзама, а то хильфу шперуют, и будем лапу сосать! И так уже шпарить на всём приходится, — озабоченно проговорила та, что в платочке.

-А ты бевербунги надрюкай, да и заходи с ними везде— к фризёру, бекеру, в кнайпы всякие, и пусть тебе штемпели шлёпают, что, мол, отказ — работы нихт цу финдэн! — скороговоркой ответила другая.

Йоханн наш опешил. Нет, не то чтобы он вообще ничего не понял— ведь как-никак гением был. Однако такая лихая и замысловатая комбинация 2-ух языков его просто потрясла.

Тем временем к "простолюдинам" подсели ещё двое, видать, супружеская пара, и тема разговора несколько изменилась:

-Ну, как дела, вас нойес? — поинтересовался мужчина.

-Да, ничё, пойдёт, а зельбст?

-Ой, девчата, не спрашивайте,— с тревогой в голосе произнесла женщина. —Одни проблемы — что у нас, что у киндэров наших!.. Шпрахи нам больше не дают, говорят, один курс безухали, и генуг, теперь— арбайт зухен. А что мы там назухаем, с нашим-то дойчем — только если путцами где полы драить!

-Да и что ты там выучишь— на этих шпрахах, — поддержал её муж, —Одни витцы по-русски шпарили! Сама наша лерерин — ГДР-овка бывшая— с нами на занятиях по-русски шпрехала!

Две первые женщины в согласии закивали головами.

-Ну, а киндэры-то чё? — осведомилась одна из них. —У них-то должно легче идти?

-Легче-то да, конечно, малой, вон, 3-ий класс без троек абшлисал, —женщина несколько приободрилась. —По матэ— так одни айнцы— молодец! Уже даже русские вёртэры забывает... А вот у Наташки хуже!.. У неё-то этот год выпускной, заниматься надо! А она всё по своим фроиндинам— нашим же аузидлершам— бегает, цу хаузе совсем не бывает!

В косыночке сочувственно пожала плечами и взглянула на мужчину:

-Ты, Виктор, смотри, ауфпасай за своей тохтэр, у ней сейчас альтер такой— паберитет! —глаз да глаз нужен!..

Четверо вышли на своей остановке, а Гёте остался переваривать услышанное. Его терзали противоречивые чувства. Конечно, он догадывался, кто это были такие — о прошлой и нынешней судьбе немцев-переселенцев он был наслышан. Однако несмотря на то, что великого писателя коробило безбожное коверкание немецких слов, эти люди, с проблемами которых он только что познакомился "из первых уст", стали ему неожиданно близки. И, странное дело, ощутил он вдруг в глубине души своей какую-то непонятную гордость. Гордость за его любимый немецкий язык, который явно доминировал, хоть и в таком несуразном виде, над другим,— русским, являющимся как-никак родным языком этих людей. И ещё ощутил великий гений надежду. Ведь в их несуразной смеси русского и немецкого не было ни единого английского словца. "Так, может быть, ещё не всё потеряно? Мы им покажем "neudeutsch"!" —воскликнул Гёте с торжеством, грозя кому-то пальцем, — переселенцы не дадут совсем пропасть немецкому языку!" — и с облегчением полетел себе обратно на небо.