По диким степям Забайкалья...

— Рядовой Фридман!

— Я-а!

— Рядовой Левинсон!

— Я-а!

— Рядовой Шмит!

— Я-а!

— Все трое — два шага вперёд!.. С сегодняшнего дня вы поступаете в личное распоряжение завпродсклада старшего прапорщика Кучеренко! Через пять минут он ждёт вас на продовольственном складе! Вопросы есть?.. Выполняйте, рядовой Шмит за старшего, в колонну по одному шаго-ом-марш!!

Равняясь в затылок друг другу, мы втроём прошагали наискосок через широкий, вылизанный до состояния почти стерильной чистоты, плац в сторону мощёной валунами дорожки, которая вела в дальний конец территории части. Сзади прозвучал отдаляющийся, но по-прежнему звенящий металлом голос нашего старшины:

— Остальной личный состав подразделения— пять минут перекур, а после —рассаживаться в Ленинской комнате на теоретическую подготовку!

— Что за чертовщина! — первым нарушил молчание Сашка Фридман. —Какого это хрена всем сейчас в Ленинской комнате штаны просиживать, а нам— на складе мешки с картошкой тягать?!

— Тише,ты! — цыкнул на него Лёнька Левинсон. —А то сейчас два наряда вне очереди за разговоры в строю схлопочешь— вон, офицер навстречу идёт... Придём на место, там побазарим!

Однако "побазарить" с нами Лёньке так и не удалось. Почти седой и красный, словно спелая украинская свёкла, но действительно курчавый, старший прапорщик Кучеренко уже поджидал нас перед дверьми склада.

— А-а! Вот и они! — пробасил он удовлетворённо. —Хлопцы, один остаётся здесь со мной— вон ты, щупленький! —он указал пальцем на Левинсона. —А вы, двое,-полезайте в кузов— в город за продуктами поедете! Если к обеду не вернётесь— дежурный вам по порции оставит...

Мы с Сашкой лихо перемахнули через борт стоящего неподалёку тёмно-зелёного армейского грузовичка и вскоре уже приближались, мерно покачиваясь на узкой и жёсткой скамейке, к нашему КПП. Перспектива задержки с обедом не прельщала, да и само отстранение нас от теоретической подготовки —и это в то время, как не далее чем позувчера командир батальона заявлял об её исключительной важности— сей факт несколько настораживал. Онако уже через несколько минут мы оказались за воротами воинской части, и созерцание проплывающих мимо прелестей "гражданской" жизни, которых мы не видели уже не меньше месяца, т. е. с момента призыва в Вооружённые Силы— заслонило собой все наши тревожные мысли...

— Курить будешь? — спросил меня Сашка, желая, видимо, с помощью табачного дыма развеять нахлынувшую на него ностальгию.

— Угу! —буркнул я, потянувшись за пачкой "Примы".

— Да чё уж там — бери мои-с фильтром! Всё-равно теперь уже недолго эта лафа продлится...

— Какая лафа? — не понял я. — И почему — недолго?..

— Да так, есть одно предположение, —уклончиво ответил Фридман. —Что,мол, сегодняшняя наша командировка совсем не случайна.

— Почему ты так решил? —насторожился я.

— Посуди сам, — Сашка затянулся, —что в нас троих вместе с Лёнькой общего?.. —он многозначительно помолчал, выпуская, словно дракон, тонкими струями дым из своих замысловато изогнутых ноздрей. —Фамилии!.. Просекаешь?

— Не совсем, — протянул я, пытаясь сострить. — Ну, положим, фамилии у нас не совсем типичные для советского пролетария... Но разве мы одни такие? Что, все остальные в роте исконно русские?..

— Не знаю, — помедлил Фридман. — Да только евреев я больше не видал!.. Да и Фрицы, вроде, тоже не встречались... — он добродушно ухмыльнулся.

— Но-но! — я шутливо погрозил ему пальцем. — Прошу моих предков-арийцев не оскорблять!..

В следующее мгновение выпорхнувшая из-за поворота стайка молоденьких девушек в пёстрых сарафанах заставила резко изменить тематику нашей беседы. Вложив два пальца в рот, Сашка пронзительно свистнул, обнажив два ряда белых, здоровых зубов, особенно ярко контрастирующих со смуглым цветом его лица.

— Э-эх, житуха!.. — он витиевато выругался, тоскливо глядя вслед уносящимся вдаль девушкам. —Ты видал— шалавочки!.. А как они мне улыбнулись?! Да, хорошая здесь под Москвой публика— таких и у нас в Харькове нет!

— Да ну, брось! — я почувствовал необходимость что-то ответить. — Тебе сейчас, после полутора месяца казарменной жизни, небось, любая Василисой Прекрасной покажется... А вот у нас в Киеве девки ничуть не хуже!

— Ты прав!.. — задумчиво согласился Фридман. — В Киеве девки хорошие... Да и у нас в Харькове, конечно же,— что надо! Ума не приложу, как теперь два года без них жить... Хорошо ещё, если по воскресеньям в увольнение отпускать будут. Иначе же вообще заболеть можно!..

— А последние пару месяцев перед армией я погулял, что надо! — продолжал Сашка, воодушевляясь. — Думал, чтобы про запас, на всю службу хватило!.. Мы-то с Лёнькой Левинсоном земляки, с третьего класса друг друга знаем... Так мы с ним последнее время на пару отрывались! Ты не смотри, что он худощавый такой, это только с виду, а на самом деле — блядун ещё тот!..

Оставшиеся двадцать минут нашего пути мне предстояло выслушивать красочное, сопровождающееся бесконечными пикантными подробностями, повествование моего приятеля о своих недавних любовных похождениях, после которого я смог с уверенностью заключить, что его личный опыт по женской части во много крат превосходил мой собственный...

Недовольно фыркнув мотором, машина остановилась на задворках длиннющего одноэтажного склада, откуда, по всей вероятности, наша бригада снабжалась продовольствием.

— Эй, салаги! — раздался снизу голос сержанта-водителя. — Вылазьте, приехали!

Мы спругнули на асфальт.

— Сейчас вон ту дверь отворят, и тётя Маша скажет вам, сколько мешков надобно грузить, — с напускной строгостью давал указания сержант. — Ну-ка гляньте, я сейчас задним ходом сдам, чтобы поближе к рампе было!

Опустив задний борт, водила подъехал вплотную к высокой, пошарпанной рампе. Выпорхнувшая из чёрного, отдающего картофельной сыростью, складского чрева маленькая и кругленькая тётя Маша затараторила какой-то вздор и увлекла нас с Сашкой вовнутрь. Миновав несколько рядов пустых стеллажей, мы остановились напротив огромной кучи, образованной наваленными увесистыми мешками с картошкой.

— Эта горка ваша! — со счастливым выражением на лице произнесла женщина. — Надеюсь, в вашу машину всё уместится?.. Вон там в углу две тачки стоят, чтоб не надорвались, касатики...

Мы проводили тётю Машу с оттенком благодарности во взгляде и принялись за работу, параллельно прикидывая в уме, успеется ли осилить всю кучу до обеда. Уж очень угнетающе действовала на нас атмосфера склада, чтобы задерживаться здесь дольше самого необходимого, да и голод после однообразного армейского завтрака постепенно давал о себе знать...

— Так вы стахановцы! — довольно воскликнул наш водитель, когда мы с Сашкой, швырнув в кузов последний мешок, устало приглаживали содранные мозоли на руках. —Эдак я и впрямь ещё на обед успею!

— Ах да, я ж вам не сказал, — с тенью смущения на лице добавил он, —теперь-то нужно будет ещё мясо загрузить!.. Ступайте вон к тем крайним воротам, где рефрижератор стоит! Там водила— прапорщик Черных — он вам всё расскажет... Да чё вы потухли? — добавил сержант с некоторым сочувствием. —Там-то работы поменьше— часа через полтора тоже будете в столовой баланду хлебать!..

— Э-эх, будь у меня другая фамилия, — с философской мечтательностью произнёс Фридман, понуро бредя рядом со мной вдоль облупленных стен склада, — кемарил бы себе до обеда в Ленинской комнате, а теперь уже, небось, в столовую бы шлёпал, как все нормальные люди. А так — всю жизнь всё не слава богу!..

Я промолчал, не желая сейчас упоминать бородатую и уже изрядно потрёпанную советскую шутку на тему фамилий и их противопоставления человеческим лицам...

За последними дверьми склада, как и следовало того ожидать, находился огромный холодильник, вмещавший в себя несколько сотен свиных и коровьих туш, развешанных на длинных крюках под низким потолком. И хотя коровьи туши были уже предварительно расчленены надвое, грузить эти скользкие замороженные глыбы в машину являлось истинной каторгой. Здесь не помогали ни выданные нам суконные варежки, ни двухколёсная тележка. Туши вырывались, словно живые, из наших рук, упрямо не желая отправляться на съедение солдатам. Через полчаса мы с Сашкой, тяжело дыша, устроили перекур. Потом ещё один, и ещё... Голода уже не чувствовалось, он отступил на второй план, дав место усталости. Дабы она не успела свалить нас раньше времени, мы поднажали из последних сил, препроводив оставшуюся часть злосчастного мясо в холодные недра рефрижератора.

— Твою мать!.. — выругался Фридман, в изнеможении поглядывая на часы. — Так и вегетарианцем станешь... Уже два часа здесь мудохаемся! Теперь пока доедем — как раз на ужин пора строиться...

В этот момент к нам вприпрыжку подошёл низкорослый прапорщик Черных и, глядя куда-то в сторону, проговорил:

— Слушайте, мужики, мне сейчас как раз жену нашего капитана в часть обратно везти... А в кабине для четверых места никак не будет. Так что, давайте, вы сзади поедете?! Я вам телогрейки дам, ушанки на голову — добро?.. Посудите сами, не засуну же я капитаншу в холодильник!.. А я газку поддам— минут через двадцать уже на месте будем! Только не в обиде, ребята, договорились?..

Облачившись в лежавшие в кабине изрядно потрёпанные ватники и шапки-ушанки, видимо, уже не раз применяемые для этой цели, мы с Сашкой кое-как расположились на заиндевевшем полу рефрижератора. Скрипнули засовы закрываемой за нами дверцы, и в следующую секунду нас объяла тёмная полярная ночь. Для полноты картины не хватало лишь звёзд на небе. Или северного сияния... А вот со скрежетом раскачивающиеся на крючках мясные туши вполне создавали в темноте иллюзию надвигающихся на нас айсбергов. С минуты на минуту они грозили стереть в порошок наш Титаник, который заваливался на бок и жалобно скрипел всякий раз, когда движимый заботой о нас прапорщик особенно лихо входил в повороты. Через какое-то время от сковавшего нас холода перестали помогать даже сигареты. Мысли наши потекли медленнее, приобретая особую одухотворённость и возвышенность. Казалось, мы с Сашкой уже вполне приблизились к тому, что ощущает замерзающий в снегах человек. Однако проникнуться этим состоянием полностью нам так и не удалось. Титаник неожиданно застыл, и через несколько секунд сквозь шумно распахнутую дверь к нам ворвались свет и тепло средней полосы России в её полную жизни, прекрасную летнюю пору...

— Орлы, вы там как, живы?.. — словно с того света донёсся заискивающий голос водителя. — Надеюсь, не простудитесь?.. Вы "Кавказскую пленницу"-то видели? — поинтересовался он, осклабившись. —... Во-о, великие наши артисты, и то в своё время так ездили — и ничего...

Видя, что его шутка не оказала на наш ещё не оттаявший мозг должного воздействия, прапорщик Черных добавил уже серьёзно:

— А сейчас — жмите в столовую — разгружать теперь другие будут!..

Кажется, это была самая приятная для нас новость за весь сегодняшний день...

Однако в солдатскую столовую мы соваться всё-таки уже не стали. Мысль о холодных комьях перловой каши с застывшей жирной подливой и кусками сала погубила в самом зародыше вновь начинающий просыпаться в нас аппетит. Вместо этого мы с Сашкой решили посетить находящееся неподалёку бригадное кафе с необъяснимо нежным, отдающим воспоминаниями о далёком детстве, названием "Снежок". Нам было трудно понять офицерскую логику, породившую столь неподходящее на наш взгляд название, застенчиво переливающееся неоновым блеском цивилизации на фоне зловещих силуэтов ракет, зениток, радиолокаторов и прочей техники нашей суровой части Войск Противовоздушной Обороны. Единственная усматриваемая нами связь могла заключаться в том, что в кафе продавалось мороженое. Увесиситые тающие шарики пломбира с малиновым сиропом, выглядевшие не менее аппетитно, чем на гражданке. Однако теперь мороженое не вызвало в нас ровно никаких положительных эмоций. Скорее даже наоборот. Поэтому недолго думая, мы оба заказали горячие сосиски и сдобные булочки с чаем. А Сашка для себя— ещё и здоровенный беляш. Благо деньги у нас после недавнего посещения родителей на день принятия присяги ещё не перевелись...

Когда наш процесс чревоугодия находился в самом разгаре, в дверном проёме "Снежка" возник силуэт старшего прапорщика Кучеренко.

— Ага, вот они куды подевались! — пробасил он, гневно встряхнув сизыми кудрями, жалко прилипшими к его взмокшему от пота лбу. — А я тут по всей территории словно загнанная лошадь херачу, личный состав для разгрузки мяса ищу!..

Фридман едва не поперхнулся:

— Разрешите доложить, товарищ старший прапорщик, у нас уважительная причина!.. Нам прапорщик Черных свободное время выделил. Мы же не обедали ещё! Да и потом он сказал, что рефрижератор разгружать другие будут. А то мы чуть не обморозились — мы ведь обратно всю дорогу сзади в холодильнике ехали! Так ведь и заболеть недолго..

— Что?! Заболеть?! Совсем солдаты нюх потеряли!!! — забрюзжал Кучеренко. — Какие такие другие?! Где я их сейчас возьму, мать его так! Ишь ты, прапорщик Черных! Авторитет нашёлся хренов, тоже мне! Пусть сам тогда и разгружает, раз такой умный!..

Кучеренко немного выдохнулся и смолк, словно соображая что-то. Через минуту он произнёс уже несколько спокойнее:

— Ладно, мясо вы разгружать не будете, так уж и быть! Но только чтобы через двадцать минут как штык у меня на складе стояли — я вам другую работёнку найду... Более тёплую-чтоб не заболели,— добавил он, оскалившись. —А то отвезут вас тоже в санчасть, как дружка вашего — тогда у меня вообще некому пахать будет!

— Какого дружка — Лёньку? —н асторожился Фридман.

— Не знаю я, Лёньку-не Лёньку! — раздражённо бросил военный. — Что с вами утром был... Левис... или как там его? Англичанин хренов... Никуда не годный солдат! Таким хилым не в армию, а под мамкиной юбкой торчать! То ему тяжело, то так быстро не может!.. А после обеда пришёл— за живот схватился — и орёт, как при родах! Пришлось фельдшера вызывать. А тот говорит: не то грыжа, не то аппендицит... Короче, забрал его с собой в санчасть — сказал, может, резать придётся!..

Кучеренко прохрипел ещё несколько недовольных высказываний по поводу физического и морального измельчания современного молодого поколения, после чего удалился восвояси. Однако мы с Сашкой их уже не слышали. Неожиданное известие повергло нас в состояние глубокой задумчивости. Вспоминая шустрого и неистощимого Лёньку Левинсона, ещё сегодня утром выглядевшего на редкость здоровым и полным сил, нам просто не верилось, что за прошедшие несколько часов его могла постигнуть столь печальная участь.

— Здесь что-то не так, — наконец выдавил из себя Фридман.

— Возможно... Но только что именно? Либо Лёнька вправду надорвался сегодня на складе, либо съел что-то не то... — в моих словах проскальзывала логика человека, закончившего перед армией два курса университета.

— Туфта! — Сашка поморщился. — Лёнька не из тех, что на работе надорваться могут. — А жрём мы здесь все уже полтора месяца одну и ту же парашу... Запор от неё заработать можно, это да— но только не аппендицит!

— Так, значит, ты тоже считаешь, что он закосил? — произнеся вслух давившее на меня предположение, я сразу почувствовал себя легче. — Но только зачем ему это надо?.. Ведь в санчасти в конце концов всё выяснится — и не сегодня-завтра его опять на тот же склад отправят. Да ещё и наказать за симулянтство могут!

— Во-во! — поддакнул Фридман. — Над этим я себе тоже голову ломаю... Ладно, здесь мы всё-равно ни до чего не додумаемся, нужно вечером с другими поговорить— может, кто что знает... А пока давай, пойдём перекурим, да и на склад к Курчавому валить надо— а то его сегодня, похоже, лучше больше не злить.

Отавшиеся полтора часа до ужина мы с Сашкой перелопачивали на складе гнилую картошку, очищали от склизского мусора отсыревшие стеллажи, подметали пол и т.п. Работа эта была не тяжёлой— при условии невосприимчивости к едкому зловонию, пропитавшему в очень скором времени всю нашу одежду и всосавшемуся в каждую пору нашей кожи. В целях воспитания в себе этой самой невосприимчивости мы устраивали каждые пятнадцать минут перекуры, причём, теперь уже Фридман и не думал отказываться от моей "безфильтровой" Примы. Наконец, в половине седьмого вечера, старший прапорщик Кучеренко отпустил нас в столовую.

— Узнаёшь?— спросил я у Сашки, когда мы выбрались из тёмных, зловонных недр склада на волю и полной грудью алчно вдохнули пьяняще-свежий подмосковный воздух.

У соседних ворот стоял до боли знакомый нам рефрижератор, в котором теперь орудовали другие солдаты. Фридман криво усмехнулся:

— Вот и не знаешь никогда, что лучше себе выбрать на этом свете...

Когда мы поровнялись с грузовиком, солдаты закончили работу и поспрыгивали на землю, стряхивая иней с брезентовых рукавиц.

— Ну как, мужики, не замёрзли? — поинтересовался Сашка сочувственно.

— А тебе-то чё? — грубо бросил один из них, крепкий на вид детина с жёстким, неприятным взглядом

— Да нет, ничё... Нам просто этот холодильник очень дорог — мы сегодня с ним капитально сродниться успели.

— Ага, так это вы столько мяса сюда захерачили! — солдат злобно сверкнул своими слегка раскосыми глазами. — А нам потом разгружать-да?..

Мирного, дружелюбного разговора явно не получалось, и я уже начал моргать Фридману, что, мол, пора нам отсюда двигать. Но он, видимо, решил извлечь из этой беседы хоть какую-то пользу:

— Слушай, а вы, кстати, здесь нашего другана не видели? Невысокий такой, шустрый — он здесь до обеда работал.

— А-а, это который себе грыжу, якобы, заработал? Видели, как же... Он здесь по траве катался, да орал, как хряк резанный... Кучерявый перессал, фельдшера вызвал — ну, а тот его, понятно, сразу в санчасть! — солдат смачно сплюнул сквозь дырку в зубах. — Только я тебе скажу — фуфло это всё!.. Этот ваш дружок до обеда с моим зёмой Васькой базарил — всё выспрашивал — что да зачем. Ну, тот ему и ляпнул, как есть, что, мол, всех нас через пару дней в Забайкалье захерачат... У того, видать, мандрашка заиграла, вот он и закосить решил... Да вот только зачем — я не въезжаю? Всё-равно, если здесь от нас избавиться решили, так и так куда-нибудь зашлют. А Чита — ещё не самый худший вариант. В следующий раз могут с Таймыра покупатели приехать, или с Якутии... Что, каждый раз будет за живот хвататься?

— Так это что, уже точно, что нас в Забайкалье отправляют? — спросил Фридман, принявший от такого количества информации подавленный вид. — И откуда тебе это всё известно?

— Откуда... — солдат ухмыльнулся. — Есть откуда. Мы-то здесь уже три месяца торчим!.. Вы, новенькие, небось и не шарите, кто мы такие. Про "башкирских бойцов" слыхали?.. Нет? Теперь будете в курсе... Нас местные салаги, москвичи, хорошо знают. Ух, мы уж их здесь, пидоров, погоняли! Под конец они все свои посылки добровольно нам отдавали. За это-то нас и прут теперь отсюда... Да, ну и хрен с ним!.. Я вам скажу, — добавил солдат самоуверенно, — в любой действующей части лучше будет, чем в этой чёртовой учебке с её "уставщиной"! Здесь тебе ни первые полгода жизни нет, ни потом остальные полтора. Все два года будешь как дух летать!.. Так что, радуйтесь, может, ещё и повезло!.. А насчёт Читы — это уже сто процентов! Покупатели ещё вчера приехали — литёха с двумя сержантами. Сержантов-то у нас в казарме разместили. Мы им по пачке "Космоса" подогрели — они нам всё и разбазарили...

Итак, неожиданно пролился свет как на загадочную причину исчезновения нашего друга, так и на наше ближайшее будущее. "Значит, Чита, — удручённо рассуждали мы с Сашкой, — значит, Забайкальский военный округ!.." Заскочив после ужина в Ленинскую комнату, мы застыли перед огромной, во всю стену, картой нашей необъятной родины. Долго шарили по ней глазами, пытаясь найти город с лаконичным, каким-то несолидным, "птичьим" названием. В моём сознании те места ассоциировались с неким замучанным странником из известной песни, "тащившимся с сумой на плечах по диким степям Забайкалья". Ассоциации Фридмана носили более исторический характер, и он осторожно упомянул, что,мол, кажется, именно туда ссылали в своё время декабристов.

— Да, но к ним же жёны приезжали, а некоторые там с ними и оставались. Может, не такая уж несносная в тех краях жизнь! — попытался я как-то утешить его, а заодно и себя самого.

Сашка усмехнулся:

— Ты хочешь сказать, бабы там тоже встречаются?

Я задумался:

— Теоретически — должны... Хотя не могу сказать ничего точно — я в своей жизни дальше на восток, чем в Минводах, ещё не бывал.

— А я — дальше Харькова! — почти всхлипнул мой приятель...

С официальной стороны нас продолжали держать в неведении до обеда следующего дня. С утра мы опять "пахали" на складе, причём, на этот раз зловоние не оказывало на нас того парализующего действия, как вчера. Мы с Сашкой уже шутили, что для нашей части, возможно, было бы целесообразнее навсегда оставить нас здесь, поскольку на складе мы с нашим адаптированным обонянием могли бы принести ей за два года службы неоценимую пользу. В глубине души мы действительности лелеяли надежду, что слова вчерашнего солдата нас двоих могут и не коснуться. Однако уже на послеобеденном построении личного состава всё встало на свои места. Без лишних объяснений старшина выдал нам с Фридманом парадное обмундирование, вещмешки, шинели, сухой паёк в виде консервов и сухарей, и выделил 15 минут на сборы, после чего мы должны были строиться на плацу "при полном параде".

— Что же это за климат там такой, — тоскливо размышлял Фридман, — если в середине июля нам уже шинели выдают?

— Да не, это, наверное, чтобы в поезде укрываться, если одеял на всех не хватит, — неуверенно высказал я своё предположение.

Итак, через пятнадцать минут мы вытянулись по стойке "смирно" на плацу перед казармой. К нашему приятному удивлению, мы оказались далеко не единственными "отвергнутыми" нашей образцово-показательной бригадой воинами. Кроме дюжины вчерашних башкиров, здесь были представлены чуть ли не все народности нашей многонациональной родины — татары, узбеки, несколько прибалтийцев, грузины, армяне, дагестанцы, два западных украинца, один грек из Азербайджана и один еврей с экзотичной французской фамилией Девуа. Русские присутствовали тоже — но в относительно небольшом количестве. Всего мы насчитали пятьдесят шесть человек.

После короткой напутственной речи одного из командиров части, которую мы по традиции подитожили троекратным переливающимся "гав-гав-гав", мы с шумным топотом кирзовых сапог двинули в сторону находящейся в нескольких километрах от части железнодорожной станции "Кубинка". Сзади колонну замыкали два сержанта, впереди эдаким важным гусем вышагивал наш "покупатель" лейтенант Жлядис, поскрипывая своими сверкающими на солнце хромовыми сапогами. Уж не знаю, почему в армии принято называть приезжающих за молодым пополнением офицеров "покупателями", но только наш Жлядис хитрым прищуром своих бесцветных прибалтийских глаз скорее напоминал некоего ушлого продавца подержанных автомобилей, нежели какого бы то ни было покупателя. Однако, как показали дальнейшие события, никакая его кажущаяся хитрость не могла сравниться с изобретательностью отдельных представителей нашей команды — но об этом речь пойдёт позже. Пока же нам предстояло вплотную ознакомиться с прелестями пригородного и городского общественного транспорта Москвы второй половины рабочего дня. Часа через три мы, изрядно помятые и уставшие, расположились на перекур на перроне Казанского вокзала. Оставив с нами обоих сержантов, лейтенант убежал на поиски четырёх солдат, потерявшихся по дороге где-то в недрах московского метрополитена. Мы же тем временем наслаждались покоем, июльским солнцем и зрелищами цивилизации, которую нам очень скоро предстояло променять на неведомую доселе жизнь в далёком Забайкалье.

— Товарищ сержант, там в Чите хоть девушки есть? — донёсся до меня вопрос, который я ожидал услышать разве что только от Фридмана.

Я поднял отяжелевшие от жаркого послеобеденного солнца веки и увидел широкую спину нашего грека Миши, расположившегося верхом на своём вещмешке рядом с сержантами. Один из них усмехнулся:

— Конечно, есть, да только тебе это вряд ли поможет.

— Почему нет? — удивился Миша.

— Во-первых, в Чите в увольнения очень редко кого отпускают — для этого надо по-настоящему перед начальством рубиться... Ну, а во-вторых, из вас мало кто в самой Чите останется.

— А куда же нас денут? — недоумевающе спросил кто-то из обступивших сержантов солдат.

— Как куда — по "точкам", конечно, раскидают! Их вдоль китайской и монгольской границ много по всему Забайкалью натыкано. Там-то и есть настоящая служба — воздушные просторы родины защищать будете! А у нас в Чите что — одна показуха, всё-равно что здесь в Москве у вас — весь день только строевая подготовка да наведение порядка, да ремонтные работы всякие.

— Так а с "точки" что, в увольнение не положено? — не унимался Миша.

Сержант искренне удивился:

— Дык куда ж ты там пойдёшь — вокруг ведь сопки одни, до ближайшей деревушки несколько километров пиликать, да и граница рядом!..

Сашка Фридман бросил многозначительно-трагический взгляд в мою сторону:

— Скажите, а в самой Чите остаться можно? — вступил он в разговор.

— Не знаю, — сержант покачал головой, — Как там сейчас с контингентом будет... Может, человек пять из вас и оставят.

— А форма там какая, как у нас, с ракетами на петлицах, или с этими жуками, как вон у вас? — поинтересовался подошедший дагестанец Мага, которого, видимо, больше всего интересовал именно этот вопрос.

И действительно, тут только я обратил внимание на то, что погоны и петлицы сержантов отличались от наших. У нас они были яркие, с синим обрамлением и блестящими силуэтами ракет. Сержантские же — более невзрачные, с перекрещенными антенами на петлицах, в самом деле напоминающими неких диковинных насекомых.

— Жуками! — сержант снисходительно улыбнулся. — Эти жуки, товарищи салаги, называются "ман-да-вошками"!.. Запомнили? Каждый из вас получит по паре таких, да и погоны — тоже наши, РТВ-эшные выдадут... Так что всё это вам перешивать придётся. Ведь теперь-то вы кто — не просто ПВО, а Радио-Технические Войска — самая интеллигенция Советской армии!

Похоже, на фоне малоприятной перспективы перешивания толстенных суконных погон и петлиц сержантского пафоса никто из нас не разделял. Наконец Миша с певучим кавказским акцентом сформулировал свою жизненную позицию:

— Ну, бля, и пусть будут мандавошки! Лучше мандавошки иметь, чем пять лет после армии никуда выезжать нельзя!

— Куда выезжать нельзя? — не понял сержант.

— А вообще никуда! — Миша резанул рукой воздух. — Ну, я имею ввиду, за границу... Мало того — ни с родственниками за границей пять лет потом общаться не можешь, ни даже письма им писать!.. Об этом мы здесь все ещё до присяги расписку давали.

Сержанты удивлённо пожали плечами:

— Что это у вас здесь за законы такие?

— Так это у нас часть такая — особая! — пояснил невысокий худощавый армянин по фамилии Акопян. — Не обычная — Противо-Воздушная Оборона — а ПРО, т.е. Противо-Ракетная Оборона! Короче, чуть покруче, чем просто ПВО, ну и посекретнее, конечно... Нам об этом замполит ещё на второй день после призыва рассказывал. Я тогда ему сразу и признался, что не могу гарантировать, что с иностранцами 5 лет общаться не буду. У меня в Америке брат родной живёт!..

— И что, много секретов ты здесь до сих пор узнать успел? — полушутя поинтересовался сержант.

— Ещё как много! — Акопян поддержал шутку. — Всю схему нашего продовольственного склада теперь с закрытыми глазами нарисовать могу — весь месяц только там и пахал с утра до вечера!..

Тут я почему-то припомнил лучезарную улыбку нашего ротного замполита, когда моя мама на присяге наивно расспрашивала у него, не помешает ли служба в этой части моему дальнейшему переезду в Германскую Демократическую Республику, куда моя семья собиралась эмигрировать в ближайшее время.

— Ну, что вы! — произнёс тот с подкупающей откровенностью. — Скорее всего вашего сына после учебки отправят служить именно в наш контингент в ГДР! Тогда уж он к вам совсем близко будет! — на что моя счастливая мать принялась осыпать офицера благодарностями...

"Что ж, нет худа без добра! — подумал я, отгоняя невесёлые мысли, — восточную Германию я по-всякому повидать успею, а вот "суровые степи Забайкалья" — вряд ли ещё когда-нибудь доведётся. Кто знает, может, так оно и к лучшему!.."

Вскоре прибежал злой и взмокший от жары лейтенант. Сзади еле поспевали четверо наших отставших сослуживцев. Для профилактики Жлядис в очередной раз наорал на них, предварительно выстроив нас всех посреди заплёванного перрона. Потом мы нестройной колонной, пугая лузгающих семечки бабок гулким грохотом сапог по асфальту, проследовали к нашей платформе. Подали состав, мы загрузились в пустой платцкартный вагон и, выслушав ценные указания Жлядиса типа: "Курить в тамбуре — не больше четырёх человек за раз!" или "В целях безопасности с гражданским населением в контакты не вступать!" или же "Удаление солдата дальше ближайшего тамбура будет расцениваться как попытка к дезертирству!" и т.п., — занялись расстеливанием своих кроватей. Надобно заметить, что несмотря на все усилия офицера достать билеты в последний вагон поезда ему так и не удалось. Поэтому нам предстояло ехать в самой середине состава, с незапертыми дверьми в тамбур и в соседние, "гражданские" вагоны — конечно же, к нашему величайшему удовольствию. Мест для пятидесяти шести солдат, двух сержантов и одного офицера хватило с лихвой, поэтому большинство самых верхних, третьих полок в купе пустовало. Мне выпало спать на второй. Подо мной расположился Сашка, напротив наверху — Миша, внизу — Акопян. В торце, отделённые от нас проходом, располагались места Девуа и одного на редкость тихого парня по имени Ваня Куницын. Глядя на него, я не понимал, за какую такую провинность мог этот молчун, напоминающий своим невинным взглядом Добрыню Никитича с картины Васнецова "Три богатыря", попасть в нашу команду. Любопытный Акопян так в открытую и спросил у него, на что Ваня ответил, слегка потупив взор: "Мой отец — политический!" И всё, ни слова больше, сколько мы ни допытывались, выудить нам из него не удалось. Наконец слегка раздосадованный Акопян воскликнул: "Нет, мужик, ты не Куницын, ты теперь для нас — Солженицын будешь!.. А вообще, я таких уважаю. В разведку если отправят — только тебя с собой возьму!.."

После вдоволь уничтоженных нами на вокзале беляшей ужинать никто не хотел. Попили чай, перекурили, по команде лейтенанта выстроились в узком проходе на вечернюю поверку. Видимо, Жлядис почувствовал потребность провести с нами воспитательно-идеологическую работу:

— Солдаты! — начал он. — Для вас это здесь не просто поезд — это кусочек вашей воинской части, в которой вы несёте службу по защите родины! Несите же её так, как подобает Советскому воину, и знайте, что на вас смотрит гражданское население, которому вы должны показывать достойный пример!.. — в эту секунду вагон резко качнуло, и Жлядис с силой ударился щекой о металлический косяк.

— Короче, — бросил он, закусив губу, — Если кто ослушается сержантов, будет замечен в недостойных действиях или же сделает хотя бы шаг в соседний вагон — начнёте знакомство с Забайкальским военным округом с посещения "губы" — сам лично его туда отведу! Понятно? А теперь — отбой, и чтобы через минуту — ни-и звука!..

В первый вечер мы быстро заснули под мерное покачивание поезда. Нам снилась дорога, снились железнодорожные полустанки, на которых стояли улыбающиеся девушки, снилась гражданская жизнь, оставленная нами так недавно и вместе с тем — так безнадёжно давно... Это была самая первая и самая спокойная из шести наших ночей в скором поезде "Москва-Чита".