Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Зеркало

Зеркало

— На сколько осколков разбивается душа?

— На миллион.

Каждый осколок отражает свое — целого не увидеть.
Миллион чувств и мыслей.
Миллион событий и лиц.
Сон — не увидеть связно, не постичь.
Миллион частичек мозаики — не сложить, не составить...
Никогда.
Ясно-грубое Теперь затерялось в переливающихся осколках яркого Было,
призрачного Могло Быть...
Смотрит со всех сторон кусочками разбитого, несовместимого; дразнит
обманчивой близостью…
Не найти.


Иду по улице. Весна. Солнце. Незримое присутствие Саврасова.
Он всегда здесь весной: серо-белый, ясный. Грязный от слякоти и капели.
Звонкий.
Грачей еще нету.
Скоро небо рассыпет их черным, громким дождем.
Везде ноги: худые — толстые, стройные — не очень...
Разные.

Нет, не так: лица. Бледные, веселые... Одно — нет: рот углами
— вниз,
глаза черные
— вверх,
в лазурь, уже высокую.
Облака — ватой.

"Любил ее — она ушла. Так кусочек кожи, снесенный — неосторожно — об асфальт.
Больно. Нашел тебя — повязкой... залечить. Помогло. Но пора сдирать тебя с раны.
Еще не зажила. Чуть присохшая кровь... ниточку за ниточкой.
И жалко не тебя — болит она..."

Нет, так не могло быть! Все снова ускользает, крошечные осколки прошлого
смешиваются, отражают друг друга...
На самом деле было лето. Воздух колыхался в пьяном угаре, а
толстые, мясистые листья в такт ему кружили голову, заволакивали тусклое,
уставшее от жары небо своей здоровой
— до болезни —
зеленью.
Такими же зелеными были глаза, впившиеся в слабый зрачок. Они были зелеными!

Или... не было никогда...
Хватит. Эти куски слишком навязчивы, громки. Не могли быть реальностью.
Слышишь такое — спишь. Или умер.
А ведь у покойников растут волосы.
Седые?..
Не обязательно.

И опять эти стены — серее мертвой мыши. Решетка на окне...

Это зеркало. Просто другой осколочек.

Я люблю зеркала — настоящие, антикварные. Я их продаю.
Каждый день смотрю на себя: образ, умноженный ровно на двадцать
восемь.

Лица из прошлого наблюдают за тобой.
Вчерашние мервецы.
Выглядывают из-за рам старых зеркал. Следят без конца.
Не смотри, не смотри...иначе — безумие, удел счастливцев.

Когда-то их было двадцать девять.
То было небольшое, в позолоченной раме, с дефектом в левом нижнем
углу — маленький такой перелив. Как будто хотело плавится, но что-то
мешало.
Его любила блондиночка из соседнего дома. Придет, бывало, в странной
такой шляпке — и все смотрит в него, смотрит... Никто не верил, но я точно
знаю: оно принадлежало Виолетте — да, той самой, возлюбленной молодого
Дюма.
Блондиночка купила таки зеркальце... все торговалась из-за этого перелива.
До сих пор скучаю по нему — хорошее было зеркало, ласковое...
Да, сейчас их двадцать восемь. Блондиночка умерла недавно. От
туберкулеза. Жаль...

Проклятое зеркало — все путается. Сосредоточится.
О, коричневый таракан на коричневом полу — какая гармония в этом мире...

Осколки меняются часто. Иногда даже не понимаешь: первый
осколок?...тысячный?...
Иногда.
Но чаще это до гениальности просто, ведь Зеркало — Моя тайна.
Рассказать бы кому — но давно не видно людей, а хранить такое — все
равно, что заниматься любовью втихомолку. Возле тонкой ушастой стены.
Что может быть тягостнее? И сокровеннее.

Жить, ожидая вожделения...
Ждать, живя вожделением...
Вожделеть, ожидая жизни...

Почему эти слова так часто встречаются в осколках?...

Вожделение — это сентябрь. Когда осень только загорается. Чуть лизнула деревья
жарким, сладким языком. Солнце греет лениво — томит. Млеет.

Я художник. Иду по Осени, по самой ее лаве: жжет стопы, ищет тропинку наверх, к
сердцу; мольберт на спине — тяжестью креста.
Поднимаюсь выше, выше
— по ступенькам облаков.
Шагаю в синеве, плавно ступаю по белому самолетному следу...
и Я исчезаю, Я превращаюсь в зеркало.
Отражаю все звезды, все души, все времена года, все краски мира... я пишу...

Зиму я пишу строгостью черной туши — гуляю пером по белым полям холста — по
этой безликой пустоте; дарю ей суровый, мудрый взгляд Вечности.

Весна скользит в прозрачной акварели — ей так идет этот прозрачный, легкий наряд
нимфетки. Она всегда взволнована и стыдлива, а глаза так ясны в поволоке слез.

Лето лениво выступает в ленивой, пыльной гуаши. Припудрено и небрежно накрашено, оно грузно расползается по холсту, чуть приподнимает тяжелые веки.

А осень... Осень врывается в холст всеми красками. Я пишу ее маслом. Прямо из тюбика выдавливаю влажную яркость на холст, вожу по нему кистью, бью пальцами...
Осень коварна. Томно лежит на скамейке в сквере, пускает паутинки в равнодушие небес... Чтобы через мгновение взрывать мир страстью ветра, засыпать колючим песком, облить дождем, ослепить искрой кленового листа, сорвать с деревьев одежды в неистовом танце.

Осень — это танго.

Долгожданные глаза. Улыбка, разговор... И пламя — снаружи, как и за этой оболочкой из мышц и кожи.
Едва прикрывающей огромное Зеркало.
И тогда оно начало плавится.

Странное явление — правда?

Казалось, выльется наружу — из глаз, из губ...
Чтобы опалить вселенную — такая огромная вдруг стала... душа...
— и отражать любимые глаза.

...да, теперь их двадцать восемь. Если составить их в два ряда, друг напротив друга — получится коридор. Бесконечный.
Можно смотреть вдаль и ждать, кто придет оттуда, из зазеркалья.
Приходят многие. Но чаще все одно лицо с
глазами цвета опавших листьев.


...это танго. Танец-битва. Танец-страсть. Неистово метет землю красным подолом, бьет каблуком, поворачивается резко и заглядывает в тебя карим безумным взглядом. Танец-вожделение.

...вожделение.
Душа закипала. Подступала к горлу комком и душила...

Жить вожделением.

...но не чуяла запаха кремированных листьев, холодного блеска луж поутру...
Глаза

(как же вспомнить этот цвет?!)

прятались за ложью век, слова скользили вдоль тел.
Холодало.
А потом пошел снег. Долго шипел, падая на зеркальную лаву...
Зеркало застыло хрупкой ледышкой. Душа ждала весны, хотела снова любить, таять...

но разбилась капелью слов.

"...пора сдирать тебя с раны. Еще не зажила. Чуть присохшая кровь... ниточку за ниточкой..."

Да! Все так.
Сложилось.
Сейчас так ясно видна решетка, сияющий диск за ржавыми прутьями... Придет кто-то в не очень белом халате, успокоит. Скажет, что все образуется, и я поверю.

Не важно: весна, осень... этот человек был любим. Любим взахлеб, до беспамятства.
Может, поэтому было так сложно собирать осколки прошлого...
Я расставлю их по местам, уберу лишние.
К черту художников и антикваров, к черту мертвецов, нелепую "Даму с камелиями"!
Я оставлю любимые глаза, осень в парке, сохраню грачей и капель, я запомню те
слова — жестокие в безнадежности.
И буду ждать сентября.

..жить, ожидая вожделения...
Мерзкая стекляшка!

Наверх

Время загрузки страницы 0.0005 с.