Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Корабельная кость

Корабельная кость

Страницы: 1, 2, 3, 4

— Что ты говоришь? Я не слушал.

— Я говорю: у тебя всё тело в шрамах — я чувствую, кожа неровная. Ты сражался?

— Нет, эти шрамы... мне пришлось кое-что удалить из своего тела, кое-что лишнее.

— Оно мешало тебе?

— Мешало... это не мешало мне, просто у нас с ним были, ну как бы тебе это сказать, абсолютно разные цели, что-ли, я имею в виду, что были в моей жизни вещи, которыми мне не хотелось бы заниматься впредь, чувства, которые ни при каких обстоятельствах мне не захотелось бы испытать снова...

— Разве такое возможно, разве ты можешь выбирать, что тебе чувствовать, а что — нет?

— Да, просто нужна определённая удача, чтобы осознать такую возможность. И мне повезло: у меня возникла необходимость изменить свою жизнь коренным образом — как раз тогда, когда у меня была возможность сделать это. Уникальная возможность, она существует, говорю тебе! Для того, чтобы выбирать, что чувствовать, достаточно лишь желания, моего или твоего...

— Моего? При чём здесь я?

— Ну, мне казалось, что жизнь, такая как твоя, не приносит счастья... разве не так, разве ты видела в ней что-нибудь, кроме плотского желания, унижений, забытья?

— Моя жизнь всегда была такой. Её не изменить.

— Но всё же — именно твои желания заставляют её быть такой и казаться неизменной! И именно они, цепляясь друг за друга, продолжают её со времени, начавшегося задолго до того, как ты себя помнишь... понимание этого даёт власть.

— Неужели?!

— Не смейся. Власть знать. Например, я отлично знаю, что нашего корабля давно уже нет в порту, знаю и то, что ты украла у меня вырученные за наш груз деньги — так, чтобы я не смог расплатиться, чтобы я и моя команда попали бы за долги в рабство... я отлично знаю всё это, потому что длящие мир желания всегда одинаковы. Ну, как, веришь мне теперь?

— Прости меня пожалуйста, я...

— Ничего, ты ничего не могла с собой поделать. Однако запомни то, что я сказал тебе: твоего желания будет достаточно, чтобы стать свободной. Желай — этого будет достаточно. Я рассчитываю на тебя...

Я закашлялась и проснулась. Белым пятном у кровати маячила мамина ночная рубашка:

— Всё в порядке, как ты, всё в порядке? Что с тобой? Мне показалось, ты говорила что-то...

— Нет, мама, ничего, иди спать, всё хорошо, — лицо было мокрым, мокрыми были волосы, мокрой была подушка под щекой. Я перевернула её. Закрыла глаза.

Когда я открыла их, уже наступило утро.

— Все уроки сделала? — мы с мамой завтракали на кухне. Мир за окном ещё был прозрачен, ещё не слился с моим лицом, звал кристальной чистотой воздуха за окном кухни, меня и маму звал только начинающимся днём, новой жизнью, которая вот-вот начнётся, может быть, уже сегодня, как только я выйду на улицу.

— Всё взяла?

— Да, мама, — и она остаётся позади, за прозрачным ещё окном, позади, за спиной — в маленьком чёрном рюкзачке, вместе с учебниками, тетрадками, и ручкой и карандашом в пенале...

— Привет!

— Привет, ты не знаешь, какой у нас первый? — этот парень вечно ничего не знает, подружка сказала, что он — придурок, а я думаю — нет, просто он слабый, боится — вот и забывает всё на свете.

— Мировая художественная культура, Рафаэль-не-помню-как-его, книжку в библиотеке взяла.

— Что, Сабатини прочитала? — вот уж, действительно, дурак — нам же читать не задавали!

— Что ты говоришь с этим придурком? Отвали, козёл! — это мой парень, позавчера он сказал мне, что я его девушка, мы даже сидим с ним за одной партой — лучше не придумаешь. Хотя и одногодки, если уж и встречаться с кем-нибудь по-настоящему, а не так, как мы с ним, только поцеловались, ну, я ещё и разрешила ему, подружка сказала — это не считается, если уж и встречаться по-настоящему, то только с кем-нибудь лет на пять себя старше, а это всё — несерьёзно. Кто-то написал рядом с моим именем на парте "дура", я старалась, чуть ли ни целый день выводила, очень красиво получилось, а кто-то написал "дура" — сама такая! МОЙ ПАРЕНЬ, он сказал, что это — из второй смены, он специально останется и надаёт этой малышне по рогам, он их заставит эту парту вылизать, понятно? Понятно, кто из нас — дура? Вся малышня — сволочи, ничего не знают.

Они сделали из нас уличных музыкантов, и знаете, почему? Да потому что музыканты ничего не могут без своих инструментов!.. Хотя, ничего, работа как работа, вот только цепи мешают двигаться в такт звучанию. Никем другим сделать нас они не смогли, другие кандалы просто не держались, браслеты соскальзывали, пришлось им делать из нас нечто такое странное, ведь музыкальные инструменты — это действительно странно, это — кандалы, которые боишься потерять, ведь без них ты — ничто, всего лишь то, что ты есть на самом деле! Такой же, как и они.

Без издевательств им, конечно же, сложно было обойтись: сколько раз я видел её лицо в толпе, и не мог ничего поделать, сказать ничего не мог, мог только играть! А по вечерам...

Школа. Дом. Так устала! Повалилась лицом в подушки.

— Всё ещё хочешь освободиться? Ты говорила мне... мы виделись в прошлый раз, и ты обещала мне, помнишь?

Что, как он попал сюда? Нет, никто не должен знать!

— Браслеты, они крепятся на твоих лодыжках и запястьях, цепочки из ушей соединяются на затылке и, опускаясь по позвоночнику, схватывают низ живота крюком — вот так, понимаешь, о чём я?!?

— Что, что такое, доченька?.. Ты знаешь, может, лучше завтра не пойдёшь в школу? Ты кричала во сне.

Вечер. Нельзя засыпать по вечерам — всегда снятся кошмары, и голова потом тяжёлая, заснуть не можешь. Громкая музыка, электрический свет, плывёт тяжёлый сигаретный дым в духоте. Тяжёлая голова, не могу поднять её, увидеть тех, кто говорит.

— ...всё что ты захочешь, абсолютно всё.

— Как, она... она тоже здесь?

— Вы что, знакомы друг с другом?

— Мы вместе... учились.

— Ну-ну, не волнуйся ты так, хочешь её — её и получишь! Зачем волноваться?

А по вечерам, только длятся они теперь до самого утра, по вечерам мы играем в кабаках, и, конечно же, не можем пошевелиться... но этот путь — единственный: именно так мы встретились, и именно так мы освободились из рабства.

Так мы и продолжаем действовать, ведь освобождение не пришло в один момент. Конечно же, нам повезло, не скрою, но сначала мы не понимали и этого.

Сначала пришло желание объединиться.

Как же медленно мы знакомились друг с другом! Наши отражения знакомились в окнах домов, в стёклах проезжающих мимо автомашин, в свиных глазках цербера, наши руки касались одних и тех же дверных ручек, поручней трамвая, инструментов пыток; мы целовали друг друга, обнимали друг друга, падая в разное время под ударами одних и тех же хозяев, не в силах устоять, точно в сильном горном потоке, когда вода сбивает тебя с ног и тащит по каменистому дну, не давая сориентироваться, опомниться, прийти в себя, сдирая кожу на ладонях и коленях... нежнее и прочнее, чем это сделали мы, соединиться было просто невозможно.

Даже камень сдвигается, меняется под ладонью. Так, знакомясь друг с другом, мы начали строить наш корабль. Он был готов до нас и возник сам, как ангел, как видение, — мы просто сложили руки вместе в его лицо, уже до этого угадывающееся в тонких нитях, в сломанных ветром ветвях, следах плевков, трещинах на асфальте. Мы сделали это, наши прикосновения медленно, волна за волной, обкатали, выточили его.

Лишь секунды понадобились поймавшему ветер парусу, чтобы город рванулся прочь, стёк по корпусу корабля и остался позади, далеко на дне, вынимая из нас свои цепи, которые, зашипев, будто от боли, оставив следы на коже, лизнули палубу и исчезли за бортом. Небосклон над нами проломился, и бескрайний океан принял нас в свои объятия, мы оказались на его поверхности. Под нами был город, не нуждавшийся в нас больше.

Однако там, на дне, ещё оставались люди, которые были дороги нам, мы видели цепи на их телах, мы не могли их оставить; мы должны были вернуться в тот город, уже будучи свободными, и вернулись. И продолжали возвращаться — снова и снова — до тех пор, пока кидавшиеся на нас цепи не начали спадать сами собой. Наши тела стали неуязвимы для них. Мы стали способны проходить сквозь стены!

Дом. Школа. Он не захотел со мной разговаривать, отвернулся к друзьям, стоявшим тут же, посмотрел сквозь меня, как будто меня и нет вовсе! Что с ним, я не понимаю, неужели я не нравлюсь ему больше? Как только я подхожу к ним, все разговоры замолкают, за спиной раздаются смешки... нет, это невыносимо — он даже пересел от меня! Ко мне подсел как-его-там — да всё равно мне, кто!

— Представляешь, нас вчера обокрали, всё вынесли подчистую, прикинь, а отец ведь столько денег угрохал на сигнализацию, замки, запоры!

— Что ж ты улыбаешься-то?!

— Ну, не знаю: просто прикольно вышло, ни один замок не повреждён, рамы не сломаны: воры как будто сквозь стену прошли!

— Врёшь ты всё!

— Честно-честно, менты целый день в квартире провели: отпечатков пальцев — полно, а следов взлома нет никаких, — когда же он заткнётся наконец, дались мне его проблемы!

Мы научились проходить сквозь стены... я так устал, мне начинало казаться иногда, что мой клинок увязает в разрубленных им цепях, точно в водорослях... и вот я — снова здесь, на улице, на волнах музыки, которая неотступно следует за мной, заглушая рёв машин, разговоры и смех рабов, глухой звон падающей на бархатное дно футляра мелочи.

Музыка дышала теплом; и это не было человеческим теплом, я скользил по нему, опускаясь всё ниже и ниже, — только тяжёлая, блестящая сквозь полуприкрытые веки труба держала меня над тротуаром, держал её тёмный пустой голос — он был ярче и горячей огня, оставался внутри. Долгие пальцы перебирали клапаны, перебирали те краткие мгновения, что мы провели на улице, не играя (нам надо было не играть время от времени, потому что инструменты в наших руках начинали пропадать, таять — соскальзывали кандалы):

Девушка, бредущая, понурив голову, из школы. Лязгают по мостовой никому ненужные цепи, голова наклонена вперёд, волосы собранны в хвостик на затылке. Она как будто ищет что-то под ногами, ищет смысл прошедшего дня.

Я видел её на вечеринке прошлой ночью, я увижу её снова этим вечером — как и парня, который бросил её. Миллионы таких же как она, и только ей одной повезло, не пройдёт и двух дней, как она станет свободна.

Школа. Дом. Группа играла на улице, трубач опускался всё ниже, раскачиваясь над подземным солнцем. Я слышала эту мелодию раньше, вот только где? Подружка говорила, что такие вещи случаются, но она не стала разговаривать со мной сегодня, не захотела разговаривать со мной — как будто меня и не было рядом с нею — интересно, а где же я тогда была на самом деле? Пришла мама.

— Нет, мама, я не хочу есть, спасибо, да, в школе — ничего. Я, пожалуй, спать лягу. Ничего, мама, если хочешь, можешь с ним идти, я могу и потом — с кем-нибудь другим. Да, конечно. Как мне лечь? Конечно, если ты хочешь... молчать? Я молчу, — у него есть друг, их двое, они так ритмично двигаются! — Нет, я не знаю вас... ещё, да, я хочу ещё. Подружка сказала... да, она, наверное, тоже хотела бы, мне её позвать?

Эта музыка, я где-то слышала её раньше... когда шла по улице, и что-то тяжёлое волочилось сзади, замедляя шаги.

— Откуда у тебя эти шрамы, ты получил их в сражении?

— Нет, просто на моём теле, в моём теле было что-то мешающее, мне надо было избавиться от этого, в твоём теле тоже это есть — не дающее пошевелиться, подумать ни о чём не дающее, пока ты без мужчины; не дающее тебе ничего произнести, не дающее дышать — нельзя дышать под водой. И я тоже был таким, но не теперь, теперь — мы у тебя дома, и моё тело мешает тебе уснуть, моё тело не даёт тебе покоя.

— Мама...

— Твоя мама спит, как спала и ты сейчас.

— Как ты сюда попал, отойди!

— Запертые двери, крепкие стены — они привели меня к тебе. Встань, пойдём! Я хочу чтобы ты увидела её — сейчас, когда она спит.

— Что это, она не дышит, что ты сделал с ней? Отвечай, мама, мамочка!

— Не ори так — разбудишь. Ведь она просто спит — как и стены дома, и запертые двери — запертые, как и ваши сердца. Это ужасно, но это так — вы не дышите, когда спите, и этот сон хуже смерти, потому что вы снова начинаете дышать, когда просыпаетесь. Но под водой нельзя дышать. Пусть это происходит по ночам, пусть вы не знаете этого, проснувшись, — и я, я ведь был точно таким же! — но это рабство, а вы — рабы, так сильно в вас желание быть чем-то твёрдым, недвижным. И вы называете это настоящим! Настоящее нетвёрдо и неосязаемо, самоё настоящее и эти цепи не удержат — они просто не в силах его удержать...

Дом и школа — я сама удерживаю связь между ними.

— Привет. Извини, но, по-моему, я до сих пор не знаю твоего имени, как тебя зовут? Спасибо — теперь, если ты мне понадобишься, я смогу позвать тебя — ну разве не здорово?! За мою парту? Конечно, садись. Спасибо. Да, это я написала, красиво, правда? Это моё имя. Похоже?

Когда я сплю, руки всё ещё ощущают тяжёлый металл, сжимают несуществующую трубу, и я время от времени просыпаюсь — будто падаю. В голове — чужие разговоры, голоса. Слова мешают заснуть.

— Не надевается... сделай что-нибудь!

— Они изменили свои тела, я не знаю, что делать теперь!

— Знаешь, что теперь будет? Весь мир, всё, чего мы достигли, мы можем потерять; как болезнь, как паразиты, они проникли в наш дом.

Удар, я снова падаю, снова не за что зацепиться, сжимаются пустые руки. Я снова просыпаюсь:

— Нам сказали играть здесь. Ничего не знаю — твой хозяин приказал, — и пусть он успокоится среди тел таких же, как и ты, под нашу музыку.

Вы живёте так. С твоей подружкой, с твоим парнем, с его друзьями — ты почти не общаешься сейчас. С мамой... с мамой ты никогда не общалась, никогда не знала её, как, впрочем, и остальных. Просто что-то связывало вас вместе, связывало по рукам и ногам — друг с другом. Вы были не хуже и не лучше других. Теперь же ты одна, и это хорошо — хоть ты и не знаешь, почему. Ты так его любишь и... так беспокоишься за вас, за ваше будущее!

Что будет с вами? Ты не знаешь, и он говорит тебе, что это прекрасно. Ты веришь ему.

Страницы: 1, 2, 3, 4

Наверх

Время загрузки страницы 0.0014 с.