Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Отец

Отец

Из цикла «Другая реальность»

Я шла и думала: скажу то-то и то-то… И еще вот это, наверное… нет, это не стоит… Глупо. Просто глупо… А еще нужно будет извиниться, что не плачу — не умею.

Когда подошла ближе, выяснилось, что абсолютно не помню места, да это и понятно — все происходило зимой, приезжали мы на машине. Я брела все дальше и дальше по влажной траве, почти не соображая, где нахожусь. Начала подступать паника: где же оно? Неужели прошла? Какая-то бабушка спросила, что я ищу, но ответ заблудился где-то на половине дороги к губам. Они пробормотали только что-то вроде "Я все равно найду".

Где-то на границе сознанья слышалось карканье, и тут вспомнилось, что в одном из моих любимых фильмов птица садилась на памятник. "Помогите хотя бы вы", — попросила я. Тут же ворон сел на ограду прямо передо мной, другой чуть дальше. Что оставалось? — я пошла за ними. Вскоре одна из птиц пронеслась с громким карканьем мимо меня. Вздрогнув, я обернулась и увидела портрет мальчика. Знакомый портрет, я еще удивлялась, от чего мог умереть мой ровесник.


И тут до меня дошло…


Я осторожно обошла холм. Аккуратно, как если бы была на очень высоких каблуках, да еще несла в руках полный кувшин воды.

На ограде висела куртка. Серая.

Я увидела лицо на табличке и…

Не думала, что я на это способна: вся тревога, сжиравшая меня все это время, — страх, что я не смогу найти, ошибусь, — прошли, но вместе с собой унесли и последний адреналин, поддерживающий меня последние пятнадцать минут.


Я картинно повисла на ограде, чувствуя лишь одно — по моим щекам с бешеной скоростью несутся горячие слезы. Горячие… как будто кислота по коже. Кислота… У такой твари, которой меня здесь многие считают, и слезы должны быть не слабым раствором хлорида натрия, а стопроцентной серной кислотой, разъедающей все вокруг. Чтобы никто не мог утешить. Чтобы никто не мог подойти. Даже подумать об этом.

Мысли проносились короткие-короткие: как хорошо, что у меня есть солнечные очки — никто ничего не заметит. Не увидит и следа…


Ограда. Высокая черная ограда, калитка закрыта на проволоку. Я размотала ее, порезав палец, но открыть все равно не смогла. И тогда, положив розы на угол, стала говорить… Говорила бред, спонтанный, горячечный бред.

Про то, как я хорошо учусь, какой ремонт в моей квартире, как он нес арбуз, когда мы шли на реку мимо этого кладбища, как я ненавидела его… Мне есть что вспомнить!

В пять лет он начал учить меня защищаться, показывал приемы, которые помнил еще с армии, я делала мостик, а потом выворачивалась из захватов. А на следующий день в детском саду вышивала гладью или прыгала с мальчишками с крыши. Долгое время я была уверена, что девчонкой родиться лучше — можешь играть сразу две роли. Для меня большим разочарованием стала новость, что с определенного возраста парни предпочитают девушек, которые только и умеют, что краситься и сплетничать, а та, с которой силы равны, остается в стороне.

В шесть лет я была у бабушки без него и отбирала семейные фотографии, пытаясь найти хотя бы одну, где он улыбается. И нашла, но на ней была соринка, и я, послюнив палец, пыталась ее стереть. И стерла улыбку.

В шесть же мы с подругами во время игры куда-то задевали ключ от его охотничьего сейфа, и в девять вечера он отправил нас с мамой искать мою подругу, чтобы та вспомнила, где именно этот ключ лежит. Меня тогда выдернули из постели, не дав проснуться.

В семь я вытащила его на природу, и мы забрели в болото. Ему пришлось несколько километров нести меня на плечах, потому что вода была мне выше головы, а я болтала ногами и спрашивала, что за горами.

В десять мы все лето ездили с ним вдвоем на одно и то же озеро на его рабочей машине. Брали с собой две бутылки "Лесной ягоды", купались, а потом ехали обедать в столовую на медном заводе — я до сих пор не равнодушна к подносам! — и ставить машину в гараж. Он все время смущался, когда водители начинали при мне материться.

В тринадцать мы с ним начали драться. До этого наказания сводились к ругани и взаимным обвинениям, да изредка мне попадало по мягкому месту. Теперь же каждая ссора грозила вылиться в недолговременный обмен бешеными взглядами и "ласковыми" прозвищами, после чего начиналась яростная борьба, ведь я всегда была сильной и класса до восьмого могла справиться с двумя парнями сразу. Длились схватки недолго, потому что и он, и я всегда быстро остывали, а заканчивалось все широченными синяками на запястьях, а то и шее, которые я старательно прятала от мамы. Я считала, что ей знать не стоит — это наше с ним дело.

В четырнадцать я убеждала маму развестись с ним, потому что дальше так жить невозможно. Но закончилось все долгими истериками, слезами, клятвами и примирением.

В пятнадцать мы с ним последний раз вместе ходили на лыжах. Снег был мокрым, а деревья напоминали замерзшие сады. Мы забрались далеко в лес и вышли на небольшую избушку почти на курьих ножках. Красота вокруг была неописуемая! Проблемой стало лишь то, что колбаса благополучно расплавилась на костре и стекла в огонь, оставив нас без обеда.

В шестнадцать я впервые услышала от него: "Я тобой горжусь. Ты выросла такая умная. Только не ставь себя выше других". Тогда же мы практически перестали ссориться.

В семнадцать я поступила в университет. Он до последнего не верил, что теперь я буду жить в другом городе. Одна.

На совершеннолетие мы с ним вместе ездили на юг. И тогда он на удивление легко отнесся к тому, что я все вечера провожу с парнем лет на шесть старше меня, с которым познакомилась на баскетбольной площадке. Я удивилась — он отпустил меня без слов. И, наверное, немного обиделась.

Весь день рождения мы провели вместе. Мне купили небольшой рюкзачок и воздушный шарик. Потом мы катались на теплоходе вдоль берега, и я с удовольствием выпила две чашки удивительно вкусного кофе.

Потом я провожала его из Москвы на самолет. И долго стояла, пока он проходил спецконтроль. И последние слова мои были: "Я люблю тебя. И я буду по тебе скучать". Немногие дети могут похвастаться, что их последняя встреча с родителями закончилась именно так.


Я стояла возле ограды, и сотни картин проносились передо мной. В голове бесился какой-то сумасшедший вихрь.


"Я сильная. Красивая. Умная. Такая, какой ты хотел меня видеть, пусть было время, когда я бунтовала против тебя. Да, я, возможно, не самый мягкий человек на свете. И даже близкие друзья порой называют меня жестокой, но иной в столице не выжить".


"Я стану лучшей писательницей в этой вселенной. Я добьюсь. Ты же знаешь, какая я упрямая. Самая упрямая на этом свете".


"Я подарю тебе свою книгу, когда она выйдет", — на этой фразе ограда скрипнула, и дверца открылась. Я осторожна прошла в угол, проваливаясь в землю и продолжила говорить.


Я извинялась за то, что приходиться ломать розы, но ведь иначе их унесут. Да ведь так и дядя Боря велел… никак не отвыкну, что он не дядя Боря, а просто Борис.

"Он очень на тебя похож. Больше, чем я".


Алые розы. Ни один мужчина не дарил мне роз — лаванду, ромашки, хризантемы, гвоздики и гиацинты. Но не розы.


"Ты не любил цветы. Считал их глупостью. "Вениками". Я тоже так считаю. Но принесла тебе розы, потому что они причиняют боль, а когда больно — ты жив".


Я смотрела на портрет, и он менялся перед моим взглядом — становился веселым и грустным. И это несмотря на то, что я знала: фотографировался он в плохом настроении. Как всегда, впрочем, — эта процедура никогда не была для него удовольствием.


"Знаешь, я не хочу тебя поминать. Я хочу тебя вспоминать! Для меня ты жив. Я видела, как тебя хоронили, но это ничего не значит. Пока я дышу — ты рядом со мной. И я это знаю".


Я встала во весь рост — затекли ноги. Пора была уходить, ведь для мамы я просто ушла за хлебом. Она будет волноваться, хотя ее потерять гораздо проще, чем меня.

Я стала пробираться к выходу.


"Нам было трудно. Мы с тобой слишком похожи. Но ты все равно был самым близким человеком. Только ты мог понять меня. И только я могла понять тебя.

Я никогда не была примерной дочерью. Я и сейчас далеко не пример, хотя есть люди, которые говорят, что нужно быть такой, как я. Не дай Бог!

Нельзя быть такой, как я. Но сама себе я нравлюсь…


Мне нужно идти. Но я обязательно вернусь. Пока!".


А на памятнике остались сломанные алые розы…

Наверх

Время загрузки страницы 0.0009 с.