Пилигрим Мечтаний

— Оставим это, — прервал кардинал. — Я вызволю тебя отсюда. Обвинения против тебя не так уж серьезны. Два слова на прощанье. Не всякой рукой водит ангел. Ты заметил, конечно, что люди знатные, богатые, искушенные в жизни, видят в тебе большую ценность. И будут платить тебе, выручать из беды, как я нынче. Но постарайся не переступить черты, за которой душа твоя почернеет. И может случиться, ангел навсегда покинет тебя.

----------

Ставни на окнах были прикрыты, и свет почти не проникал в комнату. Лысый старик и его спутник после яркого солнечного дня едва различили силуэт человека на низком ложе у стены. Он был неподвижен и казался спящим.

— Так и лежит с тех пор, как мы привезли его в Дамаск, — шепнул старик. Не ест, даже не пьет воды. С ним что-то приключилось на дороге. Солнцем, что ли, напекло.

— Господин! — окликнул он громко. — Я привел еще одного лекаря. Его зовут Анания. Он хочет помочь тебе.

— Такой же шарлатан, как прочие, — с трудом произнес человек, едва раздвинув запекшиеся губы. — Можешь ты вернуть мне зрение?

Анания пристально посмотрел на больного и попросил старика: «Оставь нас». Когда старик скрылся за двертью, Анания сел на низкий табурет, стоявший у изголовья, и тихо предложил:

— Расскажи, что случилось с тобой.

— Я Савл из Тарса Киликийского, — ответил больной. — Я ехал в Дамаск из Иерусалима с приказом от первосвященника наказать здешних отступников, проповедующих новую ересь. На дороге передо мной вдруг вспыхнул яркий свет, словно молния сверкнула, хотя был жаркий день без единого облака. Но свет не исчезал. Из него появился человек в длинном белом хитоне и протянул ко мне руку. Я спросил его, кто он такой. Смотреть дольше я не мог, потому что глаза мои ослепли от яркого света. В ответ раздался голос: «Зря ты гонишь меня! Трудно тебе идти против рожна». Руки и ноги мои ослабли. Я упал на дорогу и не мог подняться. Никто другой ничего не видел и не слышал. Никогда подобных чудес не случалось со мной прежде. Уже третий день пошел, как я лишился зрения. Губы мои не принимают ни воды, ни пищи. Чувствую я, что близок мой конец.

Анания положил мягкую ладонь на лоб Савла.

— Ты, верно, особый человек, если удостоился увидеть Сына Божьего, — сказал он задумчиво. — Выпей воды и усни. Завтра спросишь, как меня отыскать. Я окрещу тебя в новую веру, и ты исцелишься.

Он протянул Савлу глиняную кружку. Тот долго жадно пил, потом, бездыханный, упал на ложе.

----------

Ослепительным майским днем слуга почтительно проводил щегольски одетого Онорио Лонгини в комнату, где на стуле с высокой резной спинкой сидел Караваджо. Перед ним на столе стояло блюдо с фруктами и сыром. Солнечный луч пробивался сквозь чуть разошедшиеся портьеры, закрывавшие высокое стрельчатое окно.

— Угощайся, — пригласил он приятеля. — Знаешь, я вчера получил 75 эскудо из Папской казны за Мадонну.

— За которую? Лорето?

— Нет, за новую. Ту, что сейчас в церкви Святой Анны. Сципионе Боргезе очень хочет, чтобы она досталась ему.

— Боргезе? Племянник Папы? Тот, что недавно стал кардиналом?

— А ты думаешь, что есть другой Сципионе Боргезе? Мы познакомились прошлым летом. А осенью меня чуть не убили. Какой-то бродяга поздней ночью уже было перерезал мне глотку. Не хуже, чем Авраам Исааку на моей картине. Но ангел и здесь отвел его руку. Я успел увернуться. Он только рассек мне шею и едва не отрезал левое ухо. Я истекал кровью. На счастье рядом оказался дом Руфетти. Андреа Руфетти, ты знаешь его. Боргезе зашел к нему на другой день и спросил, что случилось со мной. Я сказал ему, что случайно разбил большое стекло и поранился. Он все удивлялся, когда же я успеваю работать. Он еще прежде, в августе, спас меня из тюрьмы. Ты помнишь прошлое лето. Меня тогда схватили пять или шесть раз. И все из-за пустяков.

— Как же! — ухмыльнулся Лонгини. — Ты чуть не заколол какого-то адвоката. Да еще прямо у входа в палаты испанского посла…

— Я только хотел напугать его, чтобы он держался подальше от моей Лены. А то он решил, что своими деньгами, нажитыми крючкотворством, может купить, кого захочет. Кстати, Боргезе и уладил это дело.

— А ты продолжал ходить при шпаге, уже не имея на это права, потом…

— Оставь, Онорио. Что толку вспоминать прошлогодние грехи. Их и в этом году хватает. Не хочешь ли сыграть партию в теннис?

Караваджо легко выиграл два сета и сказал, улыбаясь, что в 35 лет чувствует себя еще не старым. Они начали третий сет, когда к корту подошел молодой человек с открытым приятным лицом. Он с интересом наблюдал за игрой. Онорио на этот раз долго не сдавался, но, в конце концов, проиграл.

— Сразу видно искусного игрока, — сказал незнакомец приветливо.

Караваджо молча отвесил легкий поклон. Он отошел к скамье и, вытирая пот полотенцем, тихо спросил Онорио:

— Ты знаешь этого молодца?

— Это Рануччио Томассони из Терны. Он недавно в Риме. Играет изрядно.

Караваджо пристально посмотрел на Томассони. На лице его появилась насмешливая улыбка, предвестница ссор и скандалов.

— Не хочет ли сеньор сам сыграть? — спросил он учтиво.

— С радостью. Хотите объявить приз?

— Не смею даром располагать вашим драгоценным временем. Не покажется ли приз в 10 эскудо слишком незначительным для вашей милости?

— 10 эскудо? Идет! — согласился Томассони без колебаний.

Сразу же стало ясно, что он сильный игрок. Караваджо уступил первые две игры и с трудом выигрывал в третьей. Тут мяч после сильного удара Томассони угодил в самый угол площадки.

— Аут! — быстро крикнул Караваджо.

— Поле! — ответил его противник.

Смуглое лицо Караваджо побледнело.

— Я не мальчик, — сказал он медленно и отчетливо, — И не позволю первому встречному, подобно карточному шулеру, обманом забрать мой выигрыш.

Доброжелательное выражение сошло с лица Томассони.

— Сеньор, — сказал он спокойно. — Вам лучше взять свои слова назад. Я при шпаге и могу потребовать ответа за них.

— Что? Взять назад! Я готов повторить, что вы играете не чисто. И я к вашим услугам в любое время. Хотя бы сейчас.

Томассони бросил тяжелую ракетку, подошел к своему камзолу, оставленному на скамье, выхватил шпагу из перевязи и громко сказал:

— Я готов! Где же ваша шпага?

— Прекрасно! Сеньор Лонгини будет свидетелем, — ответил Караваджо, улыбаясь, словно скалясь.

Онорио важно поклонился. Потом оглянулся по сторонам. Корт был пуст.

Клинки зазвенели. Как и в теннисе, в фехтовании Томассони превосходил Караваджо. Было заметно, что он много времени провел в упражнениях со шпагой, и имел опытных учителей. Скоро тонкая белая рубашка на Караваджо была рассечена, и на плече его показалась кровь. Томассони все наступал. Он снова ранил Караваджо, но тот отбил клинок и резким выпадом пронзил бедро противника. Томассони охнул и упал на колено, оказавшись беззащитным. И в тот же момент шпага Караваджо быстро вошла ему в левую часть груди и тут же, окровавленная, вернулась назад. Томассони дрогнул, весь замер на миг и тяжело упал лицом в красноватую пыль корта.

— Это тебе не игра в мяч, — сказал Караваджо, тяжело дыша. — Посмотри, что с ним, Онорио. Он слишком правильный для уличной драки.

Лонгини перевернул Томассони на спину. Прикрытые веки его дрожали. Вдруг руки судорожно загребли землю, и все тело обмякло.

— Он умер, — сказал Лонгини, распрямляясь, и тронул Караваджо за плечо. — Надо уходить.

Тот, весь в крови, стоял, очарованный, и большими страшными черными глазами смотрел на впервые убитого им человека.

— Ангел водит рукой, — пробормотал он наконец, отвернувшись от тела Томассони. — Ангел или … Святая Мадонна, если не ангел, кто же тогда?

----------

На бензозаправке остановилась машина. Черная шевроле «Camaro». Мечта молодежи конца 80-х годов. Из нее вышла тонкая и сторойная lady в открытом платьи, казавшаяся юной. Но когда она обернулась, обнаружилось, что поблекла, утратила современность и привлекательность не только машина, но и ее хозяйка.

Юная девушка с вороными волосами, улыбаясь комплиментам поклонников, вышла из сверкающего подъезда отеля и села в спортивный автомобиль последней марки, поданный услужливым швейцаром. Она продолжала улыбаться во все время своего не слишком долгого путешествия. Когда кончился бензин, пришлось остановиться. Она оглянулась вокруг и внезапно ужаснулась перемене. Бросилась к зеркалу в машине. Из него глядела старуха с сухими увядшими чертами лица и тоскливыми глазами.

Пока бензин журчал в шланге, вспомнилась картина Бернардо Строцци, на которой женщина собирается на бал. Она только что обернулась от служанки к зеркалу. А в зеркале — старуха с пышной прической и в модном когда-то бальном платьи. Та женщина даже не успела собраться на бал.

А языческий развратный Амур не боится зеркала. Он, даже уснув, остается при своем оружии. Остается опасным. Высшая сила в мире. Он уцелел даже под советскими бомбами в Берлине. А «Святой Матфей», тот, где ангел водит его рукой, не уцелел. Да и много чего еще не уцелело.

----------

В привычном сумраке мастерской художник открыл толстый фолиант в кожаном переплете, полистал и прочел: "И сказал Саул Давиду: не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним; ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей".

Внезапно возникло мрачное видение, будто открылось близкое будущее. Появилась беспричинная внутренняя слабость, отнявшая ясное понимание того, что нужно делать. Что прежде уже делал успешно много раз. Словно кто-то толкал на неверный, губительный путь, и не было сил воспротивиться.

Давид красив и молод, но дело не в нем. Он неуклюж в доспехах и снял их. А Голиаф понял что-то роковое: "Что ты идешь на меня с палкою? Разве я собака?" Давид не думает, а верит. Ангел направляет его руку. Но тяжко убить впервые. И хотя это великая победа, на лице его нет радости. Но как же это произошло?

----------

Сын поэта Константин Есенин сообщал в «Футболе-Хоккее», что защитник «Черноморца» Плоскина забил 28-й пенальти подряд. Вот это я понимаю! Поставленный удар, хладнокровие и характер. Пенальти — это поединок. Поединок прежде всего с самим собой. Вратарю меньше ответственности, но характер, чтобы выиграть эту дуэль, нужен и ему. Дасаев пока не взял ни одного пенальти. Не удивительно. Он слаб характером и играет сильно только тогда, когда вся команда играет сильно. Если защита «поплыла», никогда не выручит. Не годен для поединка.

В Москве, где «Спартак» играл с «Черноморцем», как раз назначили пенальти. Капитан Романцев для порядка поспорил с судьей, но скоро отступил, зная, что решения тот все равно не изменит. А вратарь не выручит. Значит, придется отыгрываться.

Но мяч пошел не туда, куда нужно было. И серия Плоскины, на которую ушло 6 сезонов — бОльшая и лучшая часть карьеры, прервалась на Дасаеве, на его первом взятом пенальти.

----------

Вот так и произошло. Черный фон, большая голова, поднятая за волосы Давидовой рукой. Полуоткрытый рот, рана на лбу, страшные черные глаза. Это моя голова!

----------

— Как поживаете, сеньор Минити! — окликнул высокий щеголь шедшего ему навстречу Марио. Они остановились у перил моста, чтобы не мешать толпе.

— Слышали новость? — продолжал щеголь. — Караваджо убит в Неаполе. Один пилигрим вчера вернулся оттуда и рассказал, что сам видел, как толпа набросилась на него возле таверны дель Серригло. Несколько — с ножами. Он был вашим другом, если я не ошибаюсь?

— Как? Микельанджело убит? — вскрикнул Марио. Он повернулся и посмотрел вниз, на мутную ленивую воду Тибра. — Когда это было? — спросил он, наконец, с усилием.

— Тот путешественник говорил, что была суббота, — ответил щеголь. — Суббота — это 24 октября.

— 24 октября? Четыре года назад, как раз 24-го октября, здесь, в Риме, его едва не зарезали. Полоснули кинжалом по шее. Октябрь всегда был для него плохим месяцем.

----------

В один из последних ноябрей 20-го века пожилой мужчина в пижаме и тапочках смотрел телевизор в холле Боткинской больницы. Мимо прошел мальчишка лет 19-ти в спортивном костюме с подбитым глазом и забинтованной головой. «Человек по тридцать в день молотят, — кивнул ему в след мужчина. — Мест в палатах не хватает, в коридоре кладут». Маленький лифт для посетителей застрял на первом этаже, а в большой, грузовой, тем временем закатывали покойника. Как положено, ногами вперед. Из-под простыни с одной стороны торчал асбестово-белый большой палец ноги, а с другой темнели густые волосы. «Как это бьют по 30 человек в день? И кто это бьет?»

На станцию метро «Китай-город» пришел поезд. Один из последних в тот день. Поздно уже было. Из вагона в вагон перебежали, отталкивая пассажиров, человек шесть подростков лет 17-20. Неистовая злобная радость светилась на их лицах. Они набросились на двух мужчин, по виду — научных работников. Подвыпивших и плохо одетых. Одного из них с очумевшим от страха лицом, схватив за волосы, били головой о железную стойку-поручень. Двери закрылись, и поезд унес в тунель эту жестокую карусель. Никто ничего не сделал и даже ничего не сказал. Давно нестриженой, наполненной невостребованными в стране знаниями головой — о железную трубу. Если бы не Америка, «и я бы мог, как шут». Вот так и бьют по 30 человек в день.