Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Пилигрим Мечтаний

Пилигрим Мечтаний

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6

— В конце апреля. — Теперь Александр Николаевич смотрел осмысленно, но выглядел усталым. — Прошу меня простить. Мне что-то нездоровится. Приходите снова во вторник. Я вам покажу часть «Предварительного действия». Вы сами почувствуете, как это будет.

— Прекрасно! Итак, до вторника.

«Бог знает, что! Мессия!» — думал я. Но что-то грандиозное и зловещее слышалось в той приглушенной мелодии, доносившейся из-за высоких дверей. Да и «Прометей» … Его забросали цветами на сцене. Представилось освещенное оттенком потустороннего знания лицо Александра Николаевича. Во всяком случае, все это крайне любопытно.


----------

Во вторник, 14 апреля, извозчик привез меня к дому №11 в Большом Николопесковском переулке. Но в такой спокойной обычно прихожей на этот раз царил хаос. Шинели и дамские пальто валялись на креслах и подоконнике.

— В чем дело? Где Александр Николаевич? — спросил я незнакомого господина с озабоченным лицом.

— Так вы не знаете? Александр Николаевич только что скончался.

— Как? Он еще на прошлой неделе был здоров.

— Внезапно. Сумасшедшая ерунда. Карбункул на губе. Доктор, кажется, опоздал. У него случилось общее заражение крови.

Это казалось невозможным. Не успел. «Мистерия» осталась не воплощенной. А, может быть, отозван? Невозвратимо ушел в видимый только ему мир вместо того, чтобы преобразовать этот. Он сказал тогда, что осталось два года. До весны 17-го. А оказалось, что всего несколько дней. Или он уже тогда знал, что это не его два года, а два года до «Мистерии»?

В прихожую вошел еще один посетитель.

— Могу я видеть господина … — начал он, но увидев отрицательный жест, поспешил продолжить, — Я по поводу наема квартиры. Дело в том, что сегодня как раз истекает срок контракта на эту квартиру…

— К сожалению, маэстро Скрябин сегодня скончался.


----------

Первый раз Катя встретилась еще в старой, настоящей Третьяковке в Лаврушенском переулке. Она вела экскурсию замедленно, выглядела самоуглубленной, говорила негромко. Тогда на вопрос, где же Николай Ге писал портрет эмигранта Герцена, и как этот портрет попал в Россию, она ответила, не задумываясь. Портрет писан во Флоренции. Зная о запрете на имя Герцена в России, Николай Николаевич Ге написал поверх портрета что-то другое. Кроме того, на всякий случай он сделал еще несколько копий с оригинала. Так, может быть, здесь и висит не оригинал, а одна из копий? «Кто знает, — ответила Катя мягко. — Но копия, выполненная автором, ценится не ниже оригинала.

Уже после закрытия главного здания на капитальный ремонт, длившийся 13 лет, Катя встретилась в филиале на Крымском валу. Здесь она рассказывала о выставке американского импрессионизма.

Для профанов она открыла, что импрессионизм — стиль, суть которого состоит в попытке выразить переменчивость жизни средствами искусства. Отсюда и сады Гиверни и Руанский собор в разное время суток. Но то были основатели этого направления. Американские же последователи усвоили стиль, технику европейцев, но не проникли в суть их творчества. В результате получилось простое подражание способу изображения действительности. Но идея нового направления, отвечающего грядущим переменам в мире, осталась непонятой в оказавшейся в стороне от главной исторической дороги Америке.

Чтобы больше перенять ее знаний, пришлось сделать комплимент. Сказать, что Катя слишком красива для своей профессии, а это отвлекает от созерцания произведений искусства и переключает внимание на нее. Таким неблаговидным приемом удалось добиться ее благосклонности. И в тесном кафе на 1-м этаже панельно-щелевого выставочного зала состоялся разговор, который не удавалось завести в течение нескольких лет.

— Искусство — это почти наука, — сказала Катя. Это способ изучения жизни.

Занятно. Похоже на Сальери, который «музыку разъял, как труп». Постепенно разговор коснулся пейзажа.

— Есть два подхода, — сообщила Катя. — Первый предполагает, что природу создал Бог. Задача художника состоит в изображении природы максимально приближенно к восприятию человеком Божьего замысла. Второй подход: пейзаж творит сам художник. Он и есть создатель. На холсте отображается его личность, личность человека со всеми его сомнениями и исканиями. В этом основное отличие. Личность Бога гармонична и чужда неопределенности. Личность человека противоречива.

— Это очень умно. А что вы скажете о русском авангарде?

Задумалась. Посмотрела пристально большими голубыми глазами, оценивая собеседника. Стоит ли метать жемчуг перед свиньями, ибо попрут его ногами своими. Ну ладно. Вкратце вот как. Два имени: Владимир Татлин и Казимир Малевич. Второго вы, скорей всего, знаете. Он далек от прикладного искусства. Это он изобрел черный квадрат на белом. Как зрачок творца, глядящего в мир Божий. А Татлин — основатель дизайна. Не только в СССР. Оба, в отличие от американцев, сами новаторы, основоположники, а не последователи.


----------

Собирались ехать куда-то с Катей дальней электричкой с Ленинградского вокзала. Долго разбирались в расписании на табло, в номерах платформ. Все было сложно и как-то не так, как когда-то в покинутой Москве. Наконец, уселись на деревянную скамью в полупустом вагоне. За окном замелькала золотая опадающая листва, блеснуло неяркое солнце сквозь изморозь октябрьского утра.

После моста была станция Химки. Однажды ехали из Шереметьево вместе с американцем Джимом, слегка понимавшим кириллицу. Он по складам прочитал из окна такси: «Хи-ми-ки». «Not exactly. This name has nothing to do with chemical industry».

А сейчас вдруг следующей остановкой оказалась станция с каменной башней, с большими часами и крупной табличкой «Menlo Park».

— Как это странно, — сказала Катя. — Скрябин считал себя Мессией и думал о переустройстве мира.

— Скрябин? Один музыкант с волосами и очками под Джона Ленона обрадовался, услыхав эту фамилию. «Как же, отец светомузыки!» Но Скрябин был совсем не одинок и не странен на переломе 19-го и 20-го веков.

На улице Кирова был книжный магазин. В нем на верхней полке стояло многотомное собрание сочинений Мережковского. Стоило оно 1175 рублей. В руки те тома не давали. Что не удивительно, поскольку средняя официальная зарплата в стране в тот год равнялась примерно 170 рублям в месяц. Такая цена установлена была не случайно. Дмитрий Сергеевич Мережковский много писал в жанре романтизированной биографии. Изображал людей, причастных к свершениям, к социальным катаклизмам. Лютер, Кальвин, Паскаль. Этот прием не Булгаков изобрел. Мережковским, как и многими интеллигентами тогда, владела идея спасения человечества от самоуничтожения (задолго до атомной бомбы они это почувствовали) через новое религиозное возрождение. Причем, идея, осуществимая на практике. Нужно только работать ради усовершенствования человека. И, конечно, России отводилась особая роль.

— Хотели взять на себя роль Творца. Но в жизни, а не в искусстве — это гордыня. Как можно рассчитывать изменить других, если сам отходишь от учения Христа.

— Это верно, но интересен еще один аспект той, задуманной до Горбачева, перестройки. Игнорировали два фактора. Один общечеловеческий — о подлой сволочи. Второй, национальный, российский. Какая может быть особая роль, если, например, в лекциях Ключевского попадаются то и дело заголовки типа: «Отлив населения на Запад»? Упоминается, что жители Московского царства, несогласные с порядками в стране, выходили из государства, «брели розно».

— Можеть быть, все же конец 19-го века был исключительным периодом? Расцветом России?

— Возможно, но это слишком короткий период. Историческое же правило для России — повторяемость.

При царе Алексее Михайловиче многократное повышение налога на соль привело к сокращению поступлений в казну, уничтожению выловленной рыбы, голоду, и, в конце концов, соляному бунту. Не слишком ли похоже на вырубленные виноградники, талоны на сахар, недостачу в бюджете страны? Или, при том же царе, чеканка медных денег, имеющих ценность только внутри страны. В результате — обесценивание медной монеты по сравнению с принимаемым в Европе серебром в десятки раз, и снова бунт. Теперь медный. Закон о кооперации привел к переводу безналичных денег в наличные, безостановочному их печатанию все более крупными купюрами и путчу вместо бунта.

Тщеславное желание быстро разрешить сложные государственные проблемы, прославиться нововведениями. Такой особой ролью можно только застращать других, но не усовершенствовать.

— Но какой же первый фактор? Вы что-то почти неприличное произнесли…

— Я не намеренно сказал грубость. Это была цитата. Как случается во всех революциях, Робеспьер отправил на эшафот своего соратника Дантона. (Запомните на будущее: обе эти головы были отрублены.) Его везли в повозке на Гревскую площадь под свист, насмешки и оскорбления парижской толпы. Один из сторонников Дантона из той же повозки стал огрызаться. И тогда Дантон сказал: «Оставь эту подлую сволочь». Толпа — всегда подлая сволочь. Впрочем, как и сам Дантон. Вот что обнаружил писатель Роман Гуль, поживший в России, Германии, Англии, Франции, Америке: «Главная же суть дела, по-моему, в том, что все так называемое «человечество» в массе своей — большое дрянцо».

— Довольно об этом. Даже через сто лет нельзя быть ни в чем уверенным. Смертному не дано постичь замысел Божий. Расскажите о Караваджо. Я почти ничего о нем не знаю.


----------

Железная решетка завизжала на петлях, как заржавшая лошадь, и стражник впустил Франческо Дель Монте в полутемную, довольно просторную камеру. Небольшое окно в подвале было только под потолком. В пасмурный день конца ноября оно пропускало мало света. Микельанджело поднялся с топчана. По лицу его тенью проскользнула улыбка.

— Присаживайтесь, Ваше Высокопреосвященство. Спасибо, что навестили узника. — Он пододвинул кардиналу низкий табурет. — Здесь прохладно, зато свет прямо как у меня в мастерской.

— Рад тебя видеть, — ответил Дель Монте. — Расскажи, что случилось. Мне сообщили, что тебя дважды арестовывали этой осенью. Какая-то нелепая история с трактирным слугой.

— Я не мог закончить «Положение во гроб». Две женские фигуры никак не прояснялись. А он был глуп и дерзок. Я спросил спаржи, и когда он во второй раз принес мне артишоки, ухмыляясь и бормоча, что спаржа бывает только весной, я швырнул ему блюдо в лицо.

— Ты стал совсем резок с тех пор, как ушел из моего дома. Сколько лет прошло? Кажется, года три…

— Ровно три года. Я помню точно, потому что как раз в ноябре получил деньги за «Святого Петра» и «Савла». И с тех пор все зовут меня Караваджо. Мы жили в городе с этим названием сразу после моего рождения.

— Это занятно. В Писании Савл, уже увидев Христа и уверовав, все именуется Савлом до той поры, пока не встречает проконсула Сергия Павла на Кипре и не обращает его. С того момента он упоминается как Павел. А ты, стало быть, из Меризи стал Караваджо, написав Савла. Но расскажи подробней, что у тебя не ладилось в картине. Ты по-прежнему не делаешь набросков? Не рисуешь контуры фигур?

— Нет, никогда. Вы знаете мой стиль: я всегда пишу быстро. Вы тогда, три года назад, называли меня гением. Но я не гений. Я следую природе. Иногда я ничего не знаю, не вижу. Вдруг является ангел и водит моей рукой. Он исчезает, вновь возвращается. Часто с чем-то новым. И тогда я переписываю заново целую картину или ее часть. Бывает, что ангел переносит меня на время туда, где все случилось. Тогда наступает необыкновенная ясность. В «Казни Святого Матфея», «Предательстве Иуды» я не мог удержаться и поставил себя туда, где стоял тогда. Уверен, не я один видел ангела. Хотя бы Матфей. Он вдруг перестал считать казенные деньги, встал из-за стола и пошел за Учителем. А после? Вы думаете, он сам все записал, а не ангел водил его рукой?

В другой раз, совсем недавно, сварливая хозяйка стала требовать ренту. Я должен был получить деньги за «Фому Неверного». Но она не верила, как тот Фома, и оскорбляла меня при моих гостях. Я выгнал ее и в сердцах бросил камнем в окно, потому что она никак не унималась. Как нарочно, ставень разлетелся, она кликнула стражу, и меня упрятали сюда.

— Ты слишком нетерпим к обычным людям. К тем, что не видят ангела. Но я еще хотел спросить тебя … Мы всегда были откровенны друг с другом. Твой Амур получился таким соблазнительным. Да и маленький Иоанн Креститель. Ходили слухи, что ты совратил мальчика…

— Я писал Амура для набожного Марчезе Гиустиани. Таково было его желание, его заказ. Конечно, это языческий эротизм, а не христианская любовь. Вы верно поняли: он представился мне бесстыдным. В юном божественном лице сквозит развратность не знающего возраста бога. Он не боится зеркала, как смертные. Но главное не в этом. Амур — высшая власть в мире. Всесильная эротическая любовь попирает искусство, науку, знание, воинскую доблесть. Даже верховную человеческую власть и мирскую славу. Ангел указал мне пример из природы. Этот мальчик, Джованни Батиста, был очень подходящей натурой и для Амура и для Иоанна.

— Значит, это правда?

— Что правда? Про мальчика? Посмотрите на «Положение во гроб». Обе молодые женщины хороши. А Иоанн Креститель? Не мальчик, другой. Уже юноша. Я еще его не закончил. Любовь не различает пола. Можно любить женщин и мужчин. Но они должны быть красивыми.

— А что сталось с «Успением Мадонны»?

— Ее заказал агент самого Папы для церкви Кармелитов в Трастевере. Я закончил картину в прошлом году. В срок, как обещал. И она мне удалась.

— Почему же от нее отказались в церкви?

— Святоши! Им не понравилось, что Мадонна босая. Что же, она должна была умереть в сандалиях? Вообще, она показалась им слишком земной. К тому же кто-то, кто, видно, очень меня любил, шепнул им, что я писал ее с публичной женщины.

— Это так и было в самом деле?

— Она брала деньги за любовь. И не только с меня. Что с того? Разве я не брал денег за свои бессонные ночи, когда ангел покидал меня, и я не мог ничего. Все казалось фальшивым или уже сделанным прежде другими. Я готов был убить себя такими ночами. А когда удавалось, наконец, что задумалось, часть души уходила вместе с холстом. За это мне платили. А та, что позировала мне, зарабатывала древнейшим ремеслом.

— В конце апреля. — Теперь Александр Николаевич смотрел осмысленно, но выглядел усталым. — Прошу меня простить. Мне что-то нездоровится. Приходите снова во вторник. Я вам покажу часть «Предварительного действия». Вы сами почувствуете, как это будет.

— Прекрасно! Итак, до вторника.

«Бог знает, что! Мессия!» — думал я. Но что-то грандиозное и зловещее слышалось в той приглушенной мелодии, доносившейся из-за высоких дверей. Да и «Прометей» … Его забросали цветами на сцене. Представилось освещенное оттенком потустороннего знания лицо Александра Николаевича. Во всяком случае, все это крайне любопытно.


----------

Во вторник, 14 апреля, извозчик привез меня к дому №11 в Большом Николопесковском переулке. Но в такой спокойной обычно прихожей на этот раз царил хаос. Шинели и дамские пальто валялись на креслах и подоконнике.

— В чем дело? Где Александр Николаевич? — спросил я незнакомого господина с озабоченным лицом.

— Так вы не знаете? Александр Николаевич только что скончался.

— Как? Он еще на прошлой неделе был здоров.

— Внезапно. Сумасшедшая ерунда. Карбункул на губе. Доктор, кажется, опоздал. У него случилось общее заражение крови.

Это казалось невозможным. Не успел. «Мистерия» осталась не воплощенной. А, может быть, отозван? Невозвратимо ушел в видимый только ему мир вместо того, чтобы преобразовать этот. Он сказал тогда, что осталось два года. До весны 17-го. А оказалось, что всего несколько дней. Или он уже тогда знал, что это не его два года, а два года до «Мистерии»?

В прихожую вошел еще один посетитель.

— Могу я видеть господина … — начал он, но увидев отрицательный жест, поспешил продолжить, — Я по поводу наема квартиры. Дело в том, что сегодня как раз истекает срок контракта на эту квартиру…

— К сожалению, маэстро Скрябин сегодня скончался.


----------

Первый раз Катя встретилась еще в старой, настоящей Третьяковке в Лаврушенском переулке. Она вела экскурсию замедленно, выглядела самоуглубленной, говорила негромко. Тогда на вопрос, где же Николай Ге писал портрет эмигранта Герцена, и как этот портрет попал в Россию, она ответила, не задумываясь. Портрет писан во Флоренции. Зная о запрете на имя Герцена в России, Николай Николаевич Ге написал поверх портрета что-то другое. Кроме того, на всякий случай он сделал еще несколько копий с оригинала. Так, может быть, здесь и висит не оригинал, а одна из копий? «Кто знает, — ответила Катя мягко. — Но копия, выполненная автором, ценится не ниже оригинала.

Уже после закрытия главного здания на капитальный ремонт, длившийся 13 лет, Катя встретилась в филиале на Крымском валу. Здесь она рассказывала о выставке американского импрессионизма.

Для профанов она открыла, что импрессионизм — стиль, суть которого состоит в попытке выразить переменчивость жизни средствами искусства. Отсюда и сады Гиверни и Руанский собор в разное время суток. Но то были основатели этого направления. Американские же последователи усвоили стиль, технику европейцев, но не проникли в суть их творчества. В результате получилось простое подражание способу изображения действительности. Но идея нового направления, отвечающего грядущим переменам в мире, осталась непонятой в оказавшейся в стороне от главной исторической дороги Америке.

Чтобы больше перенять ее знаний, пришлось сделать комплимент. Сказать, что Катя слишком красива для своей профессии, а это отвлекает от созерцания произведений искусства и переключает внимание на нее. Таким неблаговидным приемом удалось добиться ее благосклонности. И в тесном кафе на 1-м этаже панельно-щелевого выставочного зала состоялся разговор, который не удавалось завести в течение нескольких лет.

— Искусство — это почти наука, — сказала Катя. Это способ изучения жизни.

Занятно. Похоже на Сальери, который «музыку разъял, как труп». Постепенно разговор коснулся пейзажа.

— Есть два подхода, — сообщила Катя. — Первый предполагает, что природу создал Бог. Задача художника состоит в изображении природы максимально приближенно к восприятию человеком Божьего замысла. Второй подход: пейзаж творит сам художник. Он и есть создатель. На холсте отображается его личность, личность человека со всеми его сомнениями и исканиями. В этом основное отличие. Личность Бога гармонична и чужда неопределенности. Личность человека противоречива.

— Это очень умно. А что вы скажете о русском авангарде?

Задумалась. Посмотрела пристально большими голубыми глазами, оценивая собеседника. Стоит ли метать жемчуг перед свиньями, ибо попрут его ногами своими. Ну ладно. Вкратце вот как. Два имени: Владимир Татлин и Казимир Малевич. Второго вы, скорей всего, знаете. Он далек от прикладного искусства. Это он изобрел черный квадрат на белом. Как зрачок творца, глядящего в мир Божий. А Татлин — основатель дизайна. Не только в СССР. Оба, в отличие от американцев, сами новаторы, основоположники, а не последователи.


----------

Собирались ехать куда-то с Катей дальней электричкой с Ленинградского вокзала. Долго разбирались в расписании на табло, в номерах платформ. Все было сложно и как-то не так, как когда-то в покинутой Москве. Наконец, уселись на деревянную скамью в полупустом вагоне. За окном замелькала золотая опадающая листва, блеснуло неяркое солнце сквозь изморозь октябрьского утра.

После моста была станция Химки. Однажды ехали из Шереметьево вместе с американцем Джимом, слегка понимавшим кириллицу. Он по складам прочитал из окна такси: «Хи-ми-ки». «Not exactly. This name has nothing to do with chemical industry».

А сейчас вдруг следующей остановкой оказалась станция с каменной башней, с большими часами и крупной табличкой «Menlo Park».

— Как это странно, — сказала Катя. — Скрябин считал себя Мессией и думал о переустройстве мира.

— Скрябин? Один музыкант с волосами и очками под Джона Ленона обрадовался, услыхав эту фамилию. «Как же, отец светомузыки!» Но Скрябин был совсем не одинок и не странен на переломе 19-го и 20-го веков.

На улице Кирова был книжный магазин. В нем на верхней полке стояло многотомное собрание сочинений Мережковского. Стоило оно 1175 рублей. В руки те тома не давали. Что не удивительно, поскольку средняя официальная зарплата в стране в тот год равнялась примерно 170 рублям в месяц. Такая цена установлена была не случайно. Дмитрий Сергеевич Мережковский много писал в жанре романтизированной биографии. Изображал людей, причастных к свершениям, к социальным катаклизмам. Лютер, Кальвин, Паскаль. Этот прием не Булгаков изобрел. Мережковским, как и многими интеллигентами тогда, владела идея спасения человечества от самоуничтожения (задолго до атомной бомбы они это почувствовали) через новое религиозное возрождение. Причем, идея, осуществимая на практике. Нужно только работать ради усовершенствования человека. И, конечно, России отводилась особая роль.

— Хотели взять на себя роль Творца. Но в жизни, а не в искусстве — это гордыня. Как можно рассчитывать изменить других, если сам отходишь от учения Христа.

— Это верно, но интересен еще один аспект той, задуманной до Горбачева, перестройки. Игнорировали два фактора. Один общечеловеческий — о подлой сволочи. Второй, национальный, российский. Какая может быть особая роль, если, например, в лекциях Ключевского попадаются то и дело заголовки типа: «Отлив населения на Запад»? Упоминается, что жители Московского царства, несогласные с порядками в стране, выходили из государства, «брели розно».

— Можеть быть, все же конец 19-го века был исключительным периодом? Расцветом России?

— Возможно, но это слишком короткий период. Историческое же правило для России — повторяемость.

При царе Алексее Михайловиче многократное повышение налога на соль привело к сокращению поступлений в казну, уничтожению выловленной рыбы, голоду, и, в конце концов, соляному бунту. Не слишком ли похоже на вырубленные виноградники, талоны на сахар, недостачу в бюджете страны? Или, при том же царе, чеканка медных денег, имеющих ценность только внутри страны. В результате — обесценивание медной монеты по сравнению с принимаемым в Европе серебром в десятки раз, и снова бунт. Теперь медный. Закон о кооперации привел к переводу безналичных денег в наличные, безостановочному их печатанию все более крупными купюрами и путчу вместо бунта.

Тщеславное желание быстро разрешить сложные государственные проблемы, прославиться нововведениями. Такой особой ролью можно только застращать других, но не усовершенствовать.

— Но какой же первый фактор? Вы что-то почти неприличное произнесли…

— Я не намеренно сказал грубость. Это была цитата. Как случается во всех революциях, Робеспьер отправил на эшафот своего соратника Дантона. (Запомните на будущее: обе эти головы были отрублены.) Его везли в повозке на Гревскую площадь под свист, насмешки и оскорбления парижской толпы. Один из сторонников Дантона из той же повозки стал огрызаться. И тогда Дантон сказал: «Оставь эту подлую сволочь». Толпа — всегда подлая сволочь. Впрочем, как и сам Дантон. Вот что обнаружил писатель Роман Гуль, поживший в России, Германии, Англии, Франции, Америке: «Главная же суть дела, по-моему, в том, что все так называемое «человечество» в массе своей — большое дрянцо».

— Довольно об этом. Даже через сто лет нельзя быть ни в чем уверенным. Смертному не дано постичь замысел Божий. Расскажите о Караваджо. Я почти ничего о нем не знаю.


----------

Железная решетка завизжала на петлях, как заржавшая лошадь, и стражник впустил Франческо Дель Монте в полутемную, довольно просторную камеру. Небольшое окно в подвале было только под потолком. В пасмурный день конца ноября оно пропускало мало света. Микельанджело поднялся с топчана. По лицу его тенью проскользнула улыбка.

— Присаживайтесь, Ваше Высокопреосвященство. Спасибо, что навестили узника. — Он пододвинул кардиналу низкий табурет. — Здесь прохладно, зато свет прямо как у меня в мастерской.

— Рад тебя видеть, — ответил Дель Монте. — Расскажи, что случилось. Мне сообщили, что тебя дважды арестовывали этой осенью. Какая-то нелепая история с трактирным слугой.

— Я не мог закончить «Положение во гроб». Две женские фигуры никак не прояснялись. А он был глуп и дерзок. Я спросил спаржи, и когда он во второй раз принес мне артишоки, ухмыляясь и бормоча, что спаржа бывает только весной, я швырнул ему блюдо в лицо.

— Ты стал совсем резок с тех пор, как ушел из моего дома. Сколько лет прошло? Кажется, года три…

— Ровно три года. Я помню точно, потому что как раз в ноябре получил деньги за «Святого Петра» и «Савла». И с тех пор все зовут меня Караваджо. Мы жили в городе с этим названием сразу после моего рождения.

— Это занятно. В Писании Савл, уже увидев Христа и уверовав, все именуется Савлом до той поры, пока не встречает проконсула Сергия Павла на Кипре и не обращает его. С того момента он упоминается как Павел. А ты, стало быть, из Меризи стал Караваджо, написав Савла. Но расскажи подробней, что у тебя не ладилось в картине. Ты по-прежнему не делаешь набросков? Не рисуешь контуры фигур?

— Нет, никогда. Вы знаете мой стиль: я всегда пишу быстро. Вы тогда, три года назад, называли меня гением. Но я не гений. Я следую природе. Иногда я ничего не знаю, не вижу. Вдруг является ангел и водит моей рукой. Он исчезает, вновь возвращается. Часто с чем-то новым. И тогда я переписываю заново целую картину или ее часть. Бывает, что ангел переносит меня на время туда, где все случилось. Тогда наступает необыкновенная ясность. В «Казни Святого Матфея», «Предательстве Иуды» я не мог удержаться и поставил себя туда, где стоял тогда. Уверен, не я один видел ангела. Хотя бы Матфей. Он вдруг перестал считать казенные деньги, встал из-за стола и пошел за Учителем. А после? Вы думаете, он сам все записал, а не ангел водил его рукой?

В другой раз, совсем недавно, сварливая хозяйка стала требовать ренту. Я должен был получить деньги за «Фому Неверного». Но она не верила, как тот Фома, и оскорбляла меня при моих гостях. Я выгнал ее и в сердцах бросил камнем в окно, потому что она никак не унималась. Как нарочно, ставень разлетелся, она кликнула стражу, и меня упрятали сюда.

— Ты слишком нетерпим к обычным людям. К тем, что не видят ангела. Но я еще хотел спросить тебя … Мы всегда были откровенны друг с другом. Твой Амур получился таким соблазнительным. Да и маленький Иоанн Креститель. Ходили слухи, что ты совратил мальчика…

— Я писал Амура для набожного Марчезе Гиустиани. Таково было его желание, его заказ. Конечно, это языческий эротизм, а не христианская любовь. Вы верно поняли: он представился мне бесстыдным. В юном божественном лице сквозит развратность не знающего возраста бога. Он не боится зеркала, как смертные. Но главное не в этом. Амур — высшая власть в мире. Всесильная эротическая любовь попирает искусство, науку, знание, воинскую доблесть. Даже верховную человеческую власть и мирскую славу. Ангел указал мне пример из природы. Этот мальчик, Джованни Батиста, был очень подходящей натурой и для Амура и для Иоанна.

— Значит, это правда?

— Что правда? Про мальчика? Посмотрите на «Положение во гроб». Обе молодые женщины хороши. А Иоанн Креститель? Не мальчик, другой. Уже юноша. Я еще его не закончил. Любовь не различает пола. Можно любить женщин и мужчин. Но они должны быть красивыми.

— А что сталось с «Успением Мадонны»?

— Ее заказал агент самого Папы для церкви Кармелитов в Трастевере. Я закончил картину в прошлом году. В срок, как обещал. И она мне удалась.

— Почему же от нее отказались в церкви?

— Святоши! Им не понравилось, что Мадонна босая. Что же, она должна была умереть в сандалиях? Вообще, она показалась им слишком земной. К тому же кто-то, кто, видно, очень меня любил, шепнул им, что я писал ее с публичной женщины.

— Это так и было в самом деле?

— Она брала деньги за любовь. И не только с меня. Что с того? Разве я не брал денег за свои бессонные ночи, когда ангел покидал меня, и я не мог ничего. Все казалось фальшивым или уже сделанным прежде другими. Я готов был убить себя такими ночами. А когда удавалось, наконец, что задумалось, часть души уходила вместе с холстом. За это мне платили. А та, что позировала мне, зарабатывала древнейшим ремеслом.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6

Наверх

Время загрузки страницы 0.0014 с.