Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Пилигрим Мечтаний

Пилигрим Мечтаний

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6

И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я просыпался.
А.С. Пушкин «Борис Годунов»

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore …
Edgar A. Poe, «The Raven»

Я проснулся внезапно, как всегда после ночного странствия, и некоторое время с усилием старался восстановить границу реальности. Кровавое виденье исчезло, и перед глазами было темно. Я боялся опустить веки, чтобы не вернуться в прерванное пробуждением путешествие. Но постепенно мозг прояснялся, и опыт напоминал, что возвращения не будет. По крайней мере, пока. До следующего раза. Но тот же опыт открывал тоскливую реальность: заснуть этой ночью больше не удастся. Лучше сразу возвращаться привычным путем. Первое, что нужно было понять, это установить, откуда началось путешествие.

Как обычно после блуждания, тело ломило болью в суставах. В темноте светились четыре зеленоватые цифры: 1,2,2,5, и между двойками моргала верхняя точка двоеточия. Потом пятерка сменилась шестеркой, а в двоеточии верхняя точка успокоилась. Зато ожила нижняя. Значит, электронный будильник. И тут вспомнилось все с самого начала.

Я оценил соразмеренность бега времени наяву и в странствии. Лег около 11. То есть, спать досталось полтора часа. Столько же, сколько потребовалось повозке, чтобы достичь площади, и окровавленной голове оказаться в корзине. Этого не забыть до наступления дня. В маленькой дрянной парижской гостинице в номере не было бара-холодильника. Не было и просто бара в холле. Надо пересилить слабость, встать и куда-нибудь дойти.

Субботней ночью в Латинском квартале молодежь шумела за столиками на панели. Но под открытым небом было не только слишком ветрено, но и слишком страшно. Темные силуэты старинных домов напоминали о недавнем странствии. Внутри, у стойки, гораздо спокойнее. Болезнь требовала решительных мер. К счастью, гарсон сразу понял по-английски и поставил передо мной большую рюмку с двойной дозой коньяка.

Первый же глоток сделал свое дело и смягчил резкость звуков и яркость огней. Еще пара таких рюмок, и я справлюсь. И на рассвете удастся заснуть. Но тут кто-то обратился ко мне по-французски. Я понял только «Excusez-moi, Monsieur», обернулся, покачал головой и ответил: «I don\’t speak French. Sorry». Обращался ко мне господин лет шестидесяти с приятным лицом, с редкими, зачесанными назад седыми волосами, в сером костюме и белой рубашке без галстука. Он деликатно улыбнулся и спросил почти без акцента: «Вам тоже не спится?» Он жил в Ницце уже много лет и, будучи русским по происхождению, сохранил разговорный язык. Он утром отправлялся в аэропорт, а оттуда — в Москву впервые за всю свою жизнь.

Мы познакомились. Он расспрашивал о современной России, о которой я тоже не имел последних сведений, но кое-что, интересующее его, сообщил, прервавшись на заказ 2-й большой рюмки. Он посмотрел пристально и поинтересовался мягко, не наскучил ли он мне своими расспросами. Он был кем-то вроде дорожного попутчика. И мне пришла в голову шальная мысль рассказать о своих путешествиях. Ночь длинна. До рассвета не уснуть. Я предупредил его, что рассказ мой будет причудлив и фантастичен. И вкратце описал последовательность событий. Он выслушал несколько недоверчиво. Потом, как корректный западный человек, извинился и спросил, не пробовал ли я обращаться к специалисту. «Не уверен, что правильно называю это по-русски. Психоаналитик?»

— В СССР обращение к психиатру вызывалось только крайней необходимостью. Например, для получения водительских прав (driver license) нужно было получить справку из диспансера … из специального госпиталя, что ты не состоишь там на учете, pardon, что ты не зарегистрирован, как постоянный пациент. Пациентами обычно становились люди, пытавшиеся покончить с собой; часто — чтобы избежать службы в армии. Или крупные растратчики, частные ювелиры и т.п. Явившиеся сами по себе вызывали недоумение и подозрение. Меня с моими проблемами скорей всего положили бы на обследование, накачали бы медикаментами, и, в конце концов, выдали бы справку о том, что я страдаю депрессивно-маниакальным психозом. С таким диагнозом на работу никуда не устроиться: сумасшедшего не возьмут.

Лучше послушайте, как это все началось. Вы же скоро будете в Москве. Тогда сможете увидеть иллюстрацию к моему рассказу.

Осенним московским вечером, холодным, тихим и сухим, я ждал жену около выхода из метро у самых касс Большого театра. Она, как всегда, опаздывала. Я немного сердился, но с удовольствием наблюдал молодых женщин и девушек, со спутниками и без, в строгих столичных нарядах, торопившихся на представления. Сам я был одет в светлый плащ, под которым был новый костюм-тройка. Это ожидание настраивало на особый театральный лад. Вы слышали, быть может, о Станиславском, знаменитом актере и режиссере. Он сказал, что театр начинается с вешалки. Думаю, он был прав. Для впечатления, получаемого зрителем, очень важно настроение на спектакль, внешний облик публики, одежда, цветы, духи. В тот вечер все это дополнялось редкой для осенней Москвы ясной погодой, запахом прелой, подгоревшей листвы, чистотой тротуаров, по которым безбоязненно ступали сторойные ножки на высоких каблуках.

Я почти ничего не знал о предстоящем спектакле. Он назывался «Пилигрим мечтаний». Его привез на гастроли каунасский театр из Литвы. Это теперь новое государство. Но уже тогда пьеса шла на литовском языке. Зрителям предлагались наушники, в которых слышался синхронный перевод. Спектакль, впрочем, особого сюжета и крепкой драматургии не имел. Основу его составляла личность Чурлениса — писателя, музыканта, художника. Пьеса состояла из смеси обычных театральных действий и музыки. Детали давно стерлись из памяти. Но вот несколько образов, вынесенных из того представления.

«Я не хочу жить так, как я живу сейчас. Если же стану жить, как учат другие, то сам начну наступать ногами на людей.

Где-то должна быть страна, в которой можно жить, как хочешь. Но дорога к солнцу вымощена острыми алмазами. Вокруг нестерпимый зной. Ночи нет, только бесконечный жаркий день. Но надо идти. Если не успеешь дойти, то успокойся тем, что дойдут другие, которые пойдут после тебя.

Идущие рядом терзают унижением с помощью куска хлеба. А ты не такой, как все. По дороге к солнцу ты должен показывать людям, что видишь сам, что они не заметили по жадности и суетности своей.

Жизнь тяжела. Если ты не делишься с другими своей тоской, то тебя сочтут бесчувственным».

Как рефрен, звучала мелодия Чурлениса, исполняемая на фортепьяно. Синхронный перевод с литовского значительно снижал художественные достоинства пьесы. Хотя все равно было неплохо. Впрочем, спектакль, как спектакль. Мало ли гастролей было тогда в Москве. Посмотреть и забыть. Но именно с того спектакля все и началось.

Вечером, вернувшись домой, я улегся в постель с книгой Виктора Гюго. Как только я добрался до вопросов вроде: «Существует ли бесконечность вне нас? Едина ли она, имманентна ли, перманентна? Непременно ли субстанциональна, поскольку она бесконечна, и была ли бы она ограниченной там, вне нас, не обладая субстанцией? Непременно ли разумна, поскольку она бесконечна, и была ли бы она конечной там, вне нас, не обладая разумом?»; до определений типа: «Низшее "я" — это душа, высшее "я" — это Бог. Мысленно приводить в соприкосновение низшую бесконечность с высшей и значит молиться. Прогресс есть цель, идеал есть образец. Что такое идеал? Это Бог. Идеал, абсолют, совершенство, бесконечность — понятия тождественные», как глаза мои закрылись, и я заснул, уронив том на грудь. Прямо по Эдгару По: «Как-то в полночь, утомленный, я забылся полусонный, Над таинственным значеньем фолианта одного». Жена рассказала потом, что когда она ложилась спать, то книги у меня на груди уже не было. На ее вопрос, где книга, я, не открывая глаз, бойко ответил, что убрал ее.

Мне в тот момент уже начал сниться сон. Первый из длинной череды преследующих меня с тех пор. Я не могу с уверенностью назвать это явление сном. Сон — вещь малоизученная. Время во сне идет не так, как в реальности. Иногда совсем наоборот. Например, внешний звук мгновенно находит отражение во сне, вызывая длинную цепь событий, ведущих к этому эпизоду. Кроме того, обычный сон, как правило, смутен. Движения во сне часто замедлены и затруднены.

То, что происходило со мной, отличалось от обычного сна несколькими особенностями. Во-первых, сны эти всегда неестественно ярки и натуральны. Никакого бессилия или расслабленности. Во-вторых, в таком сне всегда ощущается незримое присутствие некоего неземного существа. Назовем его ангелом. Он дает знать о том, чего не могуть видеть глаза и слышать уши. Ангел делает это не словами, а образами, откровениями. Он как будто прямо передает информацию в мозг, минуя органы чувств. В-третьих, время, прошедшее во сне, точно соответствует реальной продолжительности сна.

В тот первый раз после окончания спектакля я поднялся по лестнице старого дома на третий этаж и оказался в большой квартире. Там, в кабинете, я беседовал с седым человеком, стриженым ежиком, с обширной, тоже подстриженной бородой, в старинном сюртуке и галстуке. Я и сам был одет по обычаю 19-го века. Мы обсуждали важность драматического эффекта в прозе. Упоминали Шекспира, Мериме, как ближайшего к нам мастера жанра. Мериме весьма натурально изобразил сцену дуэли, на которой новичок неожиданно убивает кинжалом испытанного бойца. Вспомнили и одного русского поэта, написавшего очень удачную вещь в прозе об игроках и трех заветных картах. С ним, метким стрелком, участником нескольких поединков, в жизни произошло нечто подобное сюжету Мериме.

Ангел незримо явил мне бронзовую табличку с надписью: «V. Hugo, 1802-1885». Причем, меня ничуть не смутила точная дата смерти человека, с которым я беседовал. Разговор продолжался не больше часа. Затем за окном раздались стрельба, крики. По лестнице застучали тяжелые шаги, и я проснулся.

Я тогда был молод, здоров, не подозревал о бессоннице. Но меня поразила необычайная яркость видения. На кухне было слышно, как за мостом, в Кремле, куранты пробили час ночи. Это означало, что я спал около часа. Как раз столько, сколько продолжалась беседа. Тогда впервые я так и не смог уснуть до утра.

Книгу, что читал накануне, долго не удавалось найти. Пока не оказалось, что она стоит в шкафу на своем обычном месте по алфавиту. Жена уверяла, что не трогала ее. Я же не мог припомнить, чтобы вставал и убирал ее в шкаф.

С тех пор подобные сны стали частью бытия. Иногда один сон был явным продолжением другого, хотя между ними могло пройти несколько месяцев или лет. Они больше были о прошлом, но иногда — о будущем. Григорий Отрепьев восклицал: «Все тот же сон! возможно ль? в третий раз!» Ему тоже было видение будущего. Мне же однажды привиделась тихая сельская улица с неслучайным названием по-английски: «Piligrim Drive». Сельская-то, сельская. Но такого села в России никогда не было и, наверное, не будет. Много лет спустя, в Америке, я увидел эту улицу возле школы, куда отвозил дочку Катю.

Сны походили на эпилептические припадки внезапностью наступления, переключением сознания, мучительностью возврата к обычной жизни. В этих снах происходило перемещение во времени и пространстве. Я стал называть их странствиями. И как-то на рассвете ясно понял, что превратился в странника по снам, в Пилигрима Мечтаний.

Однажды я попал в Каунас, где родился и жил Чурленис. Я надеялся разгадать что-то в его судьбе и, если возможно, освободиться от этих снов. В Каунасе был его музей. Но в тот день он оказался закрыт, а оставаться дольше не было возможности. Быстрая стремнина неслась под мостом. Надо было уезжать. А сны продолжались.


----------

Кончался 95-й год. За окном поезда русские поля и леса, занесенные снегом, постепенно сменились европейской сыростью. Александр Николаевич впервые ехал в Париж. В январе предстояли два концерта.

Был прохладный ясный день. Солнце золотилось сквозь дымку. Notre Dame отражался в черной неподвижной воде Сены. Из пастей химер на камни мостовой капала вода. Бронзовые позеленевшие фигуры апостолов застыли в вечном подъеме на крутой гребень кровли.

На бульваре Капуцинов на белом снегу пестрела черными, красными, бурыми пятнами парижская толпа. Под светлым небом голубели ветви деревьев, крыши домов. Эти зимние тусклые цвета, движение и дыхание улицы удачно были схвачены художником нового направления по имени Claude Monet.

Четыре больших дома с внутренними галлереями огораживали квадрат двора с парком по середине. Няньки следили за детьми, игравшими между голыми зимними деревьями. Ребячьи голоса звенели в холодном воздухе. Под сводами лестницы случайная публика слушала уличного скрипача. В паузах хлопали, бросали монеты в открытый футляр скрипки. Музыкант кланялся. "Из Моцарта нам что-нибудь", — вспомнилось Александру Николаевичу. Да это никуда не годится. Ритм не держит. Скверно.

Старая лестница вела в просторную, расположенную в нескольких этажах квартиру. Первые два пролета вымощены были потемневшей керамической плиткой. Выше начинались деревянные ступени. На стене кабинета висел темный портрет человека с седым ежиком волос, с обширной, но подстриженной бородой. Вот здесь и родился Квазимодо. И Эсмеральда. «Книга убила здание». Да нет, не так. Он не понял. Книга должна стать другом здания. Так же, как музыка, танец, рисунок… И тогда мир изменится.

Эта мысль, пришедшая в голову Александру Николаевичу зимой 96-го года в Париже, была такой простой и ясной. Но он впервые решился рассказать о ней только в 1901-м году, когда по любой теории уже окочательно начался новый век, открывающий путь в мир, который так легко можно было изменить. Только как же начать? Как подступиться?


----------

Кончался 95-й год. Микельанджело не любил яркого дневного света. Поэтому в мастерской было, как обычно, полутемно. Марио затворил дверь и сказал, что один знатный сеньор интересуется его работами.

— Кто он такой? Он что-то понимает в этом? — спросил Микельанджело, небрежно махнув рукой на эскизы в углу и вдоль стен.

— Его имя Франческо Дель Монте. Он кардинал. Он покупает картины. У него большая коллекция.

— Кардинал! Это хорошо.


----------

Франческо Дель Монте, слегка располневший человек лет 45 с седыми висками, долго стоял перед картиной, изображавшей карточную игру.

— Сеньор Меризи, — сказал он наконец, — Уверен, что вам самому случалось быть обыгранному шулерами, не так ли?

— Мне хватило одного опыта, Ваше Высокопреосвященство, — ответил Микельанджело. — В 92-м году я получил свою часть наследства после смерти матери и решил перебраться в Рим. В гостинице мне предложили сыграть. Я сразу почувствовал, что дело не чисто. У одного из них, мужчины за 30, перчатка была дырявой. Я уже было отказался, но тут подскочил его приятель. На вид мой ровестник. Он говорил дерзко и насмешливо, намекал на мою трусость. От его вызова я уклониться не смог. Но после двух конов их игра стала ясна. Только выложи деньги, а уж мы найдем причину, по которой они станут нашими.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6

Наверх

Время загрузки страницы 0.0009 с.